Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О господи, – вырвалось у меня.
Это мог бы быть армейский или охотничий нож, но для этого он казался слишком маленьким. В разложенном виде – дюймов десять длиной. Рукоятка черная, удобно ложащаяся в руку, рассчитанная на обхват четырьмя пальцами. Изогнутое лезвие с прихотливо зазубренным режущим краем заканчивалось смертоносным готическим острием. В полотнище были просверлены отверстия, видимо, чтобы облегчить его. Все в этом ноже было зловеще-прекрасно: форма лезвия, его изгиб и сужающееся к кончику острие. Это была та же самая смертоносная красота, которая так завораживает в природе: язык пламени или коготь гигантской кошки.
Год спустя
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ БОЛЬШОГО ЖЮРИ
М-р Лоджудис: Когда вы обнаружили нож, что вы сделали? Я полагаю, вы немедленно сообщили о своей находке.
Свидетель: Нет, не сообщил.
М-р Лоджудис: Не сообщили? Вы обнаружили орудие убийства, имеющее отношение к расследованию нераскрытого дела, которое сами же и вели, и ничего никому не сказали? Почему же? Вы только что с таким жаром рассказывали нам о том, что верите в систему.
Свидетель: Я не сообщил об этом, потому что не считал, что это орудие убийства. И уж точно не знал это наверняка.
М-р Лоджудис: Не знали это наверняка? Но откуда вам было знать это наверняка? Вы же его спрятали! Вы не отдали нож на экспертизу на предмет крови, отпечатков пальцев, сравнения с раной и так далее. Стандартная процедура именно такова, не так ли?
Свидетель: Да, если есть веские подозрения в том, что это орудие убийства.
М-р Лоджудис: А, так, значит, вы не подозревали, что это орудие убийства?
Свидетель: Нет, не подозревал.
М-р Лоджудис: И эта мысль никогда даже не приходила вам в голову?
Свидетель: Речь шла о моем сыне. Ни один отец не то что не думает, а не может себе даже вообразить, чтобы подумать такое про своего сына.
М-р Лоджудис: В самом деле? Не может даже вообразить?
Свидетель: Совершенно верно.
М-р Лоджудис: Мальчик не имел склонности к насилию? Не состоял на учете в полиции?
Свидетель: Нет. Никогда.
М-р Лоджудис: И у него не было никаких проблем с поведением? Никаких психологических проблем?
Свидетель: Нет.
М-р Лоджудис: Значит, он ни разу в жизни даже мухи не обидел, получается, так?
Свидетель: Что-то в этом роде.
М-р Лоджудис: И тем не менее, когда вы нашли у него нож, вы скрыли его. Вы повели себя в точности так, как если бы считали, что он виновен.
Свидетель: Это не соответствует действительности.
М-р Лоджудис: Ну, вы же не сообщили о нем.
Свидетель: Я не подумал… Теперь, по размышлении, я признаю…
М-р Лоджудис: Мистер Барбер, каким образом вы могли не подумать об этом, когда, по сути говоря, вы ждали этого момента четырнадцать лет, с того самого дня, когда ваш сын появился на свет?
[Свидетель не ответил]
М-р Лоджудис: Вы ждали этого момента. Вы боялись его, он наводил на вас ужас. Но вы ожидали его.
Свидетель: Это неправда.
М-р Лоджудис: Разве? Мистер Барбер, разве склонность к насилию у вас не наследственная?
Свидетель: Я возражаю. Это совершенно ненадлежащий вопрос.
М-р Лоджудис: Ваше возражение занесено в протокол.
Свидетель: Вы пытаетесь ввести жюри в заблуждение. Вы намекаете на то, что Джейкоб мог унаследовать склонность к насилию, как будто насилие – это что-то вроде рыжих волос или волосатых ушей. Это неверно с точки зрения биологии и с точки зрения закона. Короче говоря, это чушь собачья. И вы это знаете.
М-р Лоджудис: Но я говорю вовсе не о биологии. Я веду речь о состоянии ваших мыслей, о том, во что вы верили в тот момент, когда нашли нож. Если вы считаете нужным верить в чушь собачью, это ваше личное дело. Но то, во что вы верили, имеет самое непосредственное отношение к делу и может быть с полным основанием расценено как улика. Однако из уважения к вам я снимаю этот вопрос. Зайдем с другой стороны. Вы когда-нибудь слышали выражение «ген убийцы»?
Свидетель: Да.
М-р Лоджудис: И где вы его слышали?
Свидетель: Просто в разговоре. Я использовал его в разговоре с моей женой. Это фигура речи, ничего более.
М-р Лоджудис: Фигура речи.
Свидетель: Это не научный термин. Я не ученый.
М-р Лоджудис: Разумеется. Мы все здесь не эксперты. Итак, когда вы употребляли это словосочетание, эту фигуру речи, «ген убийцы», какое значение вы в него вкладывали?
[Свидетель не ответил]
М-р Лоджудис: О Энди, бросьте, вам совершенно нечего стесняться. Это все уже официально задокументированный факт. Вы очень много переживали на протяжении вашей жизни, так ведь?
Свидетель: Это было много лет назад. В детстве. Не сейчас.
М-р Лоджудис: Это было много лет назад, допустим. Вы беспокоились – много лет назад, в детстве, – о вашей личной истории, истории вашей собственной семьи, верно?
[Свидетель не ответил]
М-р Лоджудис: Я не погрешу против фактов, если скажу, что вы происходите из семьи, многие мужчины которой известны своей склонностью к насилию, не так ли, мистер Барбер?
[Свидетель не ответил]
М-р Лоджудис: Я не погрешу против фактов, если скажу это, не так ли?
Свидетель: [Неразборчиво]
М-р Лоджудис: Прошу прощения, я не расслышал. Вы происходите из семьи, многие мужчины которой известны своей склонностью к насилию, не так ли? Мистер Барбер?
Насилие и в самом деле было у мужчин моей семьи в крови. Оно красной нитью пронизывало три поколения. А может, и дальше. Возможно, эта красная нить тянулась прямиком к Каину, но у меня никогда не возникало желания ее проследить. Мне хватило многочисленных историй, пугающих и большей частью не имеющих никаких документальных подтверждений. Ребенком мне хотелось забыть все эти истории. Я задавался вопросом, что было бы, если бы на меня снизошла магическая амнезия и стерла мою память, оставив лишь физическую оболочку и девственно-чистое сознание – потенциал, мягкую глину. Но, разумеется, как я ни старался все забыть, история предков всегда хранилась где-то в глубинах моей памяти, готовая при любом удобном случае всплыть на поверхность. Я научился с ней управляться. Позднее, ради благополучия Джейкоба, научился прятать ее в себе так, чтобы не осталось ничего, что мог бы увидеть кто-то посторонний, ничего, чем можно было бы с кем-то поделиться. Лори очень верила в это «поделиться», в целительную силу откровенного разговора, но я вовсе не собирался исцеляться. Ибо не верил в то, что это возможно. Это было то, чего Лори никогда не понимала. Она догадывалась, что призрак моего отца не дает мне покоя, но не понимала почему. Она полагала – проблема в том, что я не знал его и что на месте отцовской фигуры в моей жизни всегда будет зиять дыра. Я никогда не обсуждал с ней этот вопрос, хотя она пыталась заставить меня приоткрыться, точно устрицу. У самой Лори отец был психиатром, и до рождения Джейкоба она работала учителем в средней школе Гэвин в Южном Бостоне, преподавала английский пятым и шестым классам. Исходя из своего опыта, она была убеждена, что какое-никакое понимание проблем мальчиков, выросших без отца, у нее есть.