часа зрети никако же, и сего грознаго побоища. В един бо час, в мегновении ока, о колико тысящ погыбе душь человечьскых, създания божиа! Воля [275] господня съвръшается. Час же третий и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.

Наставшу же седьмому часу дни, божиим попущением, наших ради грехов, начаша поганий одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубравнаа клонятся на землю, под коньскыа копыта. Мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, божиею силою съхранен бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася божиею милостию, нъипаче укрепишася.

Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича, поведаа великому князю глаголя: «В шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из него же изыде облак, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облак исплънен рук человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку, ово проповедникы, ово пророчески. В седьмый же час дни облак тъй много венцев дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».

Поганий же начата одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша: уже мало христиан, а все поганий. Видев же то князь Владимер Андреевичъ падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше, который успех нам будеть, кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!». И рече Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину богу молитися прилежно и призывати святых на помощ, и от сего часа имать быти благодать божиа и помощ Христианом». Князь же Владимер Андреевичъ, въздев руце на небо, и прослезися горко и рече: «Боже, отец наших, сътворивый небо и землю, дай же помощ роду христианскому. Не дай же, господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало буавии сынове русскые, будетъ ваше время, коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!» Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам. Възопи же Волынец гласом великым: «Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!» И рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте, сила бо святого духа помогаетъ нам!» Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша. И начаша поганых татар сещи немилостивно.

Поганий же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася». И обратишася поганий и даша плещи и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта. Поганий же бежаще кричаху, глаголюще: «Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко и до ада сшел еси!» Мнозии же уязвении наши, и те помагаху, секуще поганых без милости: един русин сто поганых гонить.

Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призыва богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета. И не бысть ему помощи от них, сила бо святого духа, аки огнь, пожигаеть их. Мамай же, видев новыа люди, яко лютии зверие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: «Побегнем, ничто же бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!» И абие побеже поганый Мамай с четырьми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катун своих не трепати, а детей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а с дружиною своею уже нам не видатися, ни с князи ни с алпауты».

Мнози же гонишася по них и не одолеша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же целы суть кони его, и убеже. Сия же суть милостию всемогущаго бога и пречистыа матери божиа и молением и помощию святых страстотръпец Бориса и Глеба, их же виде Фома Кацибеев разбойник, егда на сторожы стоя, яко же преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всех доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.

Князь же Владимер Андреевичъ ста на костех под черным знаменем. Грозно, братие, зрети тогда, а жалостно видети и гръко посмотрите человечьскаго кровопролитна, аки морскаа вода, а трупу человечьа, аки сенныа громады: борз конь не можеть скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три дни кровию течаху.

Князь же Владимер Андреевич не обрете брата своего великого князя в плъку, нъ только литовские князи Ольгордовичи, и повеле трубити в собранные трубы. Пожда час и не обрете великого князя, нача плаката и кричати, и по плъком ездити начат сам и не обрете, и глаголаша всем: «Братьа моа, русскыа сынове, кто виде или кто слыша пастыря нашего и начальника?» И рече: «Аще пастырь поражен, и овцы разыдутся. Кому сиа честь будеть, кто победе сей явися?» И рекоша литовскые князи: «Мы его мним, яко жыв есть уязвен вельми, егда в мертвом трупу лежыт». Ин же въин рече: «Аз видех его на седьмом часу крепко бьющася с погаными палицею своею». Ин же рече: «Аз видех его поздее того, четыри татарины належахуть ему, он же крепко бияшеся с ними». Некто князь, имянем Стефан Новосилской, тьй рече: «Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша и идуща с побоища, уязвена вельми. Того ради не могох аз ему помощи — гоним