26 августа я решил прогуляться. По пути я встретил немецкого посла. Он, как обычно, начал говорить о немецких победах во Франции, повторяя, что уже вошло у него в привычку, что немецкие армии будут в Париже в течение недели. Он добавил, что решающим фактором будет оружие, произведенное на заводах Круппа. «И помните, что в этот раз, – сказал он, – мы собираемся воевать. И мы будем делать это rucksichtslos[8]. Мы не будем медлить, как в 1870 году. Тогда королева Виктория, царь и Франц-Иосиф вмешались и уговорили нас пощадить Париж. В этот раз никто не помешает. Мы перевезем в Берлин все парижские произведения искусства, которые принадлежат государству, как тогда Наполеон забрал итальянские произведения искусства и перевез их во Францию».

Вполне очевидно, что сражение на Марне спасло Париж от повторения судьбы Лёвена.

Вангенхайм был так уверен в немедленной победе, что уже начал обсуждать условия мира. Он сказал, что Германия, разгромив ее армии, потребует у Франции полной демобилизации и уплаты контрибуций. «Сейчас Франция, – сказал Вангенхайм, – может заплатить 5 миллиардов долларов, но если она продолжит упорствовать в своем стремлении воевать, то ей придется заплатить 20 миллиардов долларов».

Он сообщил мне, что Германия будет требовать порты и угольные станции «везде». Тогда, судя по словам Вангенхайма, Германия больше жаждала не новых территорий, но коммерческой выгоды. Она безумно хотела стать большой торговой державой, а для этого у нее должны быть свободные порты, Багдадская железная дорога и исключительные права в Южной Америке и Африке. Вангенхайм сказал, что Германия не желает других территорий, в которых население не говорит по-немецки, поскольку у них уже были все возможные проблемы такого рода в Эльзас-Лотарингии, Польше и других ненемецких странах. Ввиду последних событий в России это утверждение звучало более чем интересно. Он не упомянул Англию, когда говорил о желании Германии получить угольные станции и порты, но он явно должен был иметь в виду именно ее, поскольку какая еще нация могла дать все это Германии «везде»?

Все эти разговоры объясняли мне происшедшее точно так же, как и откровения Вангенхайма относительно конференции 5 июля. Этот эпизод очевидно доказывает, что Германия сознательно начала войну, в то время как столь грандиозные планы, обрисованные в общих чертах этим способным, но все же несколько болтливым послом, разъяснили причины, которые толкнули немцев к этому предприятию. Вангенхайм нарисовал мне полную картину великой империи, начинающей великую авантюрную экспедицию, в которой добычей стали бы увеличившиеся богатства ее соседей и положение в мире, которое их мастерство и промышленность создали за века.

Если Англия попытается заморить Германию голодом, сказал Вангенхайм, то немецкий ответ будет очень простым: она начнет морить голодом Францию. Нужно помнить: в тот момент в Германии верили, что Париж будет захвачен меньше чем за неделю и это даст Германии полный контроль над всей страной. По мнению Вангенхайма, план Германии заключался в том, чтобы держать французскую нацию в качестве залога хорошего английского поведения, что-то вроде заложника, только в гигантском масштабе. В таком случае, если Англия получит большое преимущество, Германия постарается контратаковать, мучая французский народ. Тогда немецкие солдаты убивали невинных бельгийцев в отместку за приписываемое другим жителям Бельгии дурное поведение. Очевидно, что Германия собиралась применять подобные приемы как ко всем нациям, так и к отдельным лицам.

Во время этих и других бесед Вангенхайм демонстрировал ярую враждебность по отношению к России. «Мы наступаем на российскую мозоль, – сказал он, – и намерены там оставаться».

Под этой фразой он, должно быть, имел в виду, что Германия сумела провести «Гебен» и «Бреслау» через Дарданеллы и этим мастерским ударом захватить власть над Константинополем. Старая византийская столица, по словам Вангенхайма, была как раз тем призом, который могла потребовать победившая Россия. Нехватка портов с круглогодичной навигацией в теплых водах была слабым местом России – ее «мозолью». Тогда Вангенхайм хвастал, что у Германии было 174 артиллериста в Дарданеллах, что пролив можно было закрыть меньше чем за тридцать минут и что Сушон, немецкий адмирал, проинформировал его, что пролив неуязвим.

– Однако мы не станем закрывать Дарданеллы, – сказал он, – если Англия не нападет.

В то время Англия, несмотря на то что объявила Германии войну, не играла заметной роли в военных действиях. Ее «презренная маленькая армия» героически отступала из Монса. Вангенхайм совершенно не считал Англию врагом. Он сказал, что Германия намеревалась разместить свои орудия в Кале и обстрелять через Английский канал английские прибрежные города. То, что Германия может не захватить Кале в течение десяти дней, даже в голову ему не приходило. Во время этого и других разговоров, проходивших примерно в одно время, Вангенхайм высмеивал мысль, что Англия может создать большую независимую армию. «Эта идея абсурдна, – говорил он. – Нужны поколения, чтобы создать нечто похожее на немецкую армию. Мы строили ее в течение двух столетий. Нужно тридцать лет постоянных тренировок, чтобы появились такие генералы, как наши. Наша армия всегда будет сохранять свою организацию. Каждый год наши войска пополняются 500 тысячами новобранцев. Мы не можем каждый год терять такое количество людей, так что наша армия всегда будет оставаться целой и невредимой».

Несколько недель спустя немецкая бомбардировка английских прибрежных городов, таких как Скарборо и Хартлпул, потрясла общественность. Германия сделала это не под влиянием внезапного порыва, нет, это была часть тщательно продуманного плана. 6 сентября 1914 года Вангенхайм сообщил мне, что Германия намеревалась атаковать все английские порты, чтобы остановить снабжение продовольствием. Также очевидно, что немецкая безжалостность по отношению к американской морской торговле не являлась внезапным решением фон Тирпица, поскольку в то же самое время немецкий посол в Константинополе предупредил меня, что отправлять в Англию корабли для США очень опасно!

В те августовские и сентябрьские дни Германия не собиралась немедленно ввергать Турцию в войну. Будучи чрезвычайно заинтересованным в благополучии турецкого народа и сохранении мира, я телеграфировал в Вашингтон, спрашивая разрешения использовать свое влияние, чтобы сохранить нейтралитет Турции. Ответ был следующим: я могу это сделать при условии, что буду действовать неофициально и только по причине человеколюбия. Поскольку послы Англии и Франции прилагали все свои силы, чтобы удержать Турцию от участия в войне, я знал, что мое вмешательство не вызовет недовольства британского правительства. Однако Германия могла счесть вмешательство с моей стороны проявлением враждебности. Поэтому я спросил Вангенхайма, могут ли возникнуть какие-либо возражения против этого у Германии.

Его ответ удивил меня, хотя под конец я понял, что он имел в виду.

– Нет, совсем нет, – ответил он. – Больше всего Германия хочет, чтобы Турция сохраняла нейтралитет.