когда Алана касается тыльной стороной ладони. Ласково почти, нежно и щекотно. Надавливает, пока внизу живота всё сдавливает. 

– Вы здесь живёте? – перевожу тему, закидывая голову назад. Рассматриваю высотки, блестящие в ночи окна. 

– Да. Я привёз тебя к себе. Успокоишься и расскажешь мне всё ещё раз. Точно, с деталями и подробностями. А я подумаю, что можно сделать. Договорились? 

– Да! Спасибо, но… Вы поможете просто так, да? Я не… 

– Не беспокойся, пока твоя невинность останется с тобой. 

Киваю, расслабленно выдыхаю. Жмусь к Алану весь путь к его квартире, рассматриваю всё вокруг. Меня продолжает колотить, но отголоски паники затихают. Дурное ощущение, которое оставляет горькое послевкусие внутри. 

– Проходи, Анна, нас ждёт долгая ночь.

А у меня в голове другое пульсирует.

Пока?!

Почему это «пока невинность со мной»?!

Я мнусь на пороге, с опаской рассматриваю квартиру. Огромные панорамные окна в зале смежном с кухней. Причудливые люстры, низко свисающие.

Смотрю куда угодно, лишь бы не на Алана. Мне так стыдно перед ним, что вляпалась в такую историю. Он всегда хвалил меня за сообразительность, а на деле… 

Такая наивная! 

– Чай, кофе? – мужчина двигается на кухню, а я следую за ним. Дрожу под взглядом, не знаю, куда деть руки. – Потанцуем?

– Алан… 

– Шучу. Тебе нужно расслабиться, Анна. Всё самое плохое позади. 

– Но Давид… 

– Он теперь моя проблема. Я всё решу.

Это звучит дико приятно. Иголочками покалывает в области груди, проникает глубоко под кожу. Алан говорит так просто, уверенно. Сбрасывает пиджак, закатывает рукава белоснежной рубашки. 

Он словно эталон мужественности, мужчины. Кивает мне на стул у барной стойки, не показывает ни капли сомнений. Точно знает, что мне говорит и обещает.

Всё решит, сам.

Даже не допускает шанса, что будет по-другому. И я содрогаюсь от этой мощи, ауры, с которой на меня давит Алан. Чувствую себя совсем маленькой рядом с ним, слабой.  

– Анна, - мужчина хмурится, застывая у чайника. – Кофе или чай? Что-то крепче? 

– Нет, просто… Чай. Ромашковый, если есть. Любой. Мне не важно. Почему вы привезли меня сюда? Мне домой нужно, переодеться. Я… Господи, я теперь никогда белое платье не надену. 

– Тебе идёт этот цвет. Но повод, действительно, не самый лучший. Надеюсь, что дальше ты будешь более осмотрительной.

– Конечно! Я просто… Не знаю, это ведь Дима. Он… Он бы никогда не причинил мне вред, я знаю. Всегда была в этом уверенна.  

– И куда твой Дима тебя привёл в итоге? 

Замолкаю, опуская глаза. Это словно пощечина, даже хуже. Удар по моей вере, что парень ни при чем. Последние крупицы, которые пеплом падают вниз, но всё равно!

Я молчу, наблюдаю, как Алан хозяйничает на кухне. Ставит чайник, достает чайную заварку с верхней полки. И это кажется мне самым нереальным за сегодняшний день. 

Не аукцион невинности, не жестокость, как со мной поступили. А то, как странно Алан смотрится. Даже по-домашнему. У него крупные фирмы, свои отели в нескольких городах. А он чертыхается, прижимая обожженный палец к губам. 

– Черт! 

– Больно? – подскакиваю, словно это я прикоснулась к чайнику. – Есть чем обработать? 

– Ань, сядь и посиди спокойно. Ничего не случится из-за такого пустяка. А тебе нужно успокоиться и расслабиться.

Киваю, соглашаясь. Я чувствую себя не в своей тарелке. Запертой в клетке с хищником, снова. Слежу за каждым движением, подбираюсь. Сжимаю кружку с чаем как спасительно оружие.

Внутри меня колотит, но я стараюсь казаться спокойной и собранной. Хватит выглядеть совсем размазней. Я ведь… Может и не сильная и острая на словцо, как мои подруги с университета. Но ведь и не молчу пожизненно! 

Осторожно делаю глотки горячего напитка, не могу отвести взгляда от Алана. Он садится напротив, медленно пьёт свой кофе. Смотрю на его длинные пальцы, чтобы не встречаться взглядами.

Но слежу.

За хищником. 

И цепенею, когда мужчина вдруг поднимается. Обходит медленно стол, словно крадется. Не успеваю даже дернуться, как мужские ладони ложатся на мои плечи. Сжимают. 

Давят.

– Я же сказал, - шепот касается затылка, волоски на коже становятся дыбом. – Что тебе нужно расслабиться. Теперь тебе ничего не угрожает. Никто. 

Не знаю, где нахожу в себе силы. Но запрокидываю голову, смело смотрю в ореховые глаза Алана. Поджимаю губы, чтобы они не дрожали, не сдавали свою хозяйку.  

– Никто, кроме вас?

– Именно, Анют. 

И впечатывается в меня поцелуем.

Глава 12. Алан

Маленькая и сладкая девочка. Она дрожит в моих руках, стоит мазнуть языком по губах. Прерывисто дышит, жмурится так, что реснички впечатываются в кожу.

Я всё это вижу, не закрываю глаз. Ловлю каждое её движение, вздох и движение губ. Анюта пытается меня оттолкнуть, упирается ладошками в плечи. Но никакой силы, словно гладит.

А я снова и снова толкаюсь в её жаркий рот. Пробую на вкус, хочу заразить своей похотью. Потому что стоит увидеть куколку, как в штанах тесно. И это ненормально, учитывая, что я видел, как она взрослела.

– Алан, - хрипит мне в губы, задыхается. – Я… Постойте.

– Я и так стою, - выдаю неуместны каламбур, не добавляя, что у меня тоже стоит. Рано пугать этим Аню, всё должно происходить постепенно. – Напугал тебя?  

– Я не… У меня есть парень.

– И где твой сопляк сейчас?

Злость поднимается из души, заставляя сжать челюсть и посмотреть на куколку. Оторваться от неё, поглаживая милое личико. Вспоминает она о своем парне!

Когда я её целую.

Эта мразь устроила целое представление, затащила Анну в такую жопу. А она всё равно хватается за их отношения, словно они женатая парочка. Бесит сам факт, что у неё кто-то есть.

Другой.

Она ведь отрава, яд, на самом деле. Что-то подмешала, наверняка, когда приносила мне кофе. Крепкое, что даже спустя столько времени не отпустила. Была помощницей, а стала наваждением.

Думал, что за это время немного попустило. Стало лучше и легче. Ну не буду же я по малолетке страдать, которой едва восемнадцать исполнилось? Не буду, конечно.

Ага.

– Дима, он…

– Думаешь, он ни при чем? Веришь в то, что твой Дима светлый и чистый, и исключительно влюблён в тебя? Тогда где он, Анна. Включай мозги, ты бедь не глупая.

– Я… Я хочу услышать это от него, - сводит брови, хмурится. Чуточку злится,