– А почему, собственно говоря, руководство так уж сильно подозревает этих гостей? Откуда такая уверенность в том, что эсминцем вообще кто-то интересуется? Он сколько лет уже пролежал.

Каретников побарабанил пальцами по столу.

– Да. Пролежал. И никто бы, возможно, не сунулся, не возникни идея его поднять – все-таки отрава.... Один из подопытных дожил до наших дней, – сказал он, наконец. – Похоже, что он все эти годы молчал. И если заговорил, то совсем недавно. Его фамилия Остапенко. Несколько дней назад его задушили в собственной квартире, а перед этим жестоко пытали. А несколько ранее прямо в рабочем кабинете застрелили его лечащего врача. И случайную медсестру-регистраторшу. Вдобавок похитили медицинскую карту Остапенко... Эту карту в скором времени обнаружили в ходе проведения совсем другой операции, в особняке одного наркодельца. Всех крыс перебили... – Посейдон проговорил это быстро, чтобы не заострять внимания на скользком моменте. – Но главарь, цыганский барон по имени Ромео, успел сказать, что чемодан с картой попал к нему случайно; кто-то из его орлов прихватил на вокзале... у кого прихватил – сказать теперь некому. Руководство считает, что интерес, проявленный к фигуре Остапенко и истории его болезни, напрямую связан с действиями в отношении затопленного эсминца...

«Сирены» переваривали информацию.

Смекалистый Магеллан остро взглянул на Посейдона. Похоже, он что-то заподозрил, но предпочел промолчать.

Посейдон, впрочем, перехватил его взгляд и слегка сдвинул брови, призывая к молчанию. Всему есть предел, и прослушка остается прослушкой.

– Хотелось бы поподробнее про этого Остапенко, – заметил Мина.

– Я дал запрос, но мне отказали, – сказал Каретников. – И вот еще что. По имеющимся сведениям, наши заграничные гости – все сплошь гринписовцы.

– И?.. – эхом отозвалась Чайка.

– Эсминец остается радиоактивным. Если гостям не удастся осуществить свои намерения до подъема, они все же могут предпринять попытку сделать это после, поднять шум. Я не знаю, зачем им это может понадобиться, но начнутся инспекции, приедут комиссии...

– Но это наше внутреннее дело, – удивился Флинт. – Какая им, к черту, разница, что мы поднимем со дна собственного озера?

– После подъема эсминец собираются транспортировать в бухту Видяево. Это Баренцево море. До Норвегии, скажем так, рукой подать...

Нельсон махнул рукой:

– Слушай, Чайка, – на хрена нам эти детали? Наше дело маленькое. Фонить нам потом всяко придется, служба не мед. Ну и успокоимся на этом.

– Подыхать – так хочется хотя бы знать, за что, – отреагировала Чайка. – Я еще надеюсь детей нарожать.

Посейдон мысленно согласился с ней. Его терзали те же соображения. Да и детей у него пока тоже не было, хотя он сомневался, что стоит их заводить. С его работой дети легко могут остаться сиротами.

– Поднять такую махину – дело нелегкое, – задумчиво произнес опытный Мина. – Это целое событие, дело не одного дня. Там, небось, уже пропасть техники... А технику обслуживают люди. Каждого не проверишь.

– Увидим на месте, – сказал Посейдон. – Понятно, что чем больше участников, тем хуже. Но мне не кажется, что основная угроза будет исходить от соответствующих спецов. Среди них, конечно, могут быть агенты, но их роль наверняка окажется вспомогательной. Вся гадость, думаю, сосредоточится на берегу.

– Ладно. – Торпеда пристукнул кулаком по столу – Самое интересное: что нам можно и чего нельзя.

Посейдон посмотрел на него с усмешкой.

– Можно все. По обстоятельствам.

– Полный карт-бланш?

– Да.

– Можно не брать живыми?

– Точно.

– Странно, – не сдержался Магеллан.

– Не обсуждается, – пресек его выступление Каретников.

– Шеф. – Чайка прищурила глаза. – Мы с тобой не первый год. Нам лишнего не нужно. Скажи одно: ты все нам сказал? Мы не будем допытываться, но нам необходимо знать. Я печенкой чую, что ты не договариваешь.

Посейдон отвел глаза. Помолчал.

– Почти все, – ответил он, в конце концов. – Я даю вам слово: это «почти» – такого рода, что нисколько не прояснит ситуацию. У меня есть основания не договаривать. Но это не делает предприятие более рискованным.

Вот так.

Получите, товарищи кураторы.

Слушайте на здоровье.

Если его отзовут, это будет означать многое.

Но Посейдона не отозвали.

Остров Коневец – красивейшее место. Превосходная степень употреблена, конечно, условно, ибо в России много мест, заслуживающих этой степени ничуть не меньше.

Он расположен в западной части Ладожского озера, всего в нескольких километрах от берега. В хорошую погоду добраться до него не составляет никакого труда – минут тридцать-сорок на приличном катере.

Остров совсем невелик, его можно обойти за пару часов, если не останавливаться. Если пользоваться катером, то при заходе со стороны Владимировской бухты приходится обогнуть мыс Стрелку, который представляет собой узкую песчаную косу, уходящую далеко в акваторию. Здесь, в окружении сосен, на заре двадцатого века была воздвигнута деревянная часовенка.

Далее катер входит во Владычную бухту. Взору предстает песчаный берег, кое-где переходящий в высокий уступ; затем последний снижается, появляются каменные россыпи, переходящие в еще один, совсем небольшой островок – Журавлиный, а точнее – каменный, так как он есть не что иное, как нагромождение валунов.

Западный берег острова Коневец крут и отделяется от вод узкой полосой пляжа.

Восточный берег сплошь изрезан, неровен; он изобилует полуостровами, между которыми простираются широкие заливы. Каменистые отмели вытягиваются вдаль на сотни и сотни метров; ветер колышет тростник, которым они густо усеяны.

Свою «лошадиную фамилию» остров получил благодаря огромному валуну, издревле именовавшемуся Конь-камнем. Русь давно уж была крещена, а Конь-камень по-прежнему так и оставался местом, где язычники приносили свои жертвы. К счастью, не человеческие – обитатели побережья, для которых остров служил пастбищем, из года в год жертвовали здесь богам добрых коней.

Ныне же главной достопримечательностью острова является Коневский монастырь.

Его основали в самом конце четырнадцатого века, основателем же был Преподобный Арсений. Будучи родом из Великого Новгорода, он совсем молодым ушел в Лисогорский монастырь ради иноческого служения, и там, на Лисьей Горе, он и постригся в монахи.

Сперва Арсений избрал себе местом жительства живописную возвышенность, которая в дальнейшем, после явления Пресвятой Богородицы, стала именоваться Святой Горой. На исходе столетия Арсений, после долгих поисков уединенного места для обители, переселился на берег Ладожского озера. Судно, на котором он путешествовал, дважды прибивало к острову Коневец, и благочестивый Арсений усмотрел в этом чудесный знак свыше.