Я выпрямился. Мышцы в ногах жгло от долгого сидения на корточках.

– Можно, я возьму все это с собой?

– Ты же знал пароль.

Упаковал рюкзак до верха – получилось несколько килограммов. Закрыл коробки и сложил их обратно. Маарит закрыла дверь на замок.

В лифте мы опять стояли лицом друг к другу. На этот раз голубые глаза смотрели в сторону. На джинсовой куртке висели значки с призывами из 70-х: «Скажи нет атому», «Животные – тоже люди», «Я за активную позицию», «Даешь растения». Один значок был полностью черный.

– Ты что-нибудь знаешь о горном деле? – спросил я.

Голубые глаза закрылись и открылись, взгляд направился прямо на меня.

– В смысле?

– Просто подумал.

Маарит промолчала.

– Кстати, о птичках. Может показаться странным, но не рассказывай никому, что я приходил.

– Я дочь своего отца и привыкла к странным просьбам, – ответила она.

Вспомнил, что Маарит сказала мне внизу.

– Когда мы встретились… Что ты имела в виду, когда сказала «журналиста вроде тебя»?

– Ты не единственный позвонивший, но единственный, кто знал, что сказать. Отец говорил, что позвонивший будет знать то, что следует.

Я не решился объяснять, что все это было делом случая и мне просто повезло.

– А другой, – продолжил я, когда мы уже спустились вниз, – он тоже был из нашей газеты?

– Он не сказал.

– Ну, хоть представился?

Маарит мотнула головой. Ее волосы колыхнулись ровно настолько, чтобы запах опять дошел до меня. Мы вышли из подъезда к воротам.

– Так, мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Какого возраста хоть примерно.

– Не могу сказать. Не молодой, но и не пожилой.

– А что сказал?

– Что он давний товарищ отца и хотел бы узнать, не осталось ли после его смерти каких-нибудь вещей.

– Что за давний товарищ, который не в состоянии представиться дочери покойного, – сказал я. – И потом, что на это можно ответить, когда не знаешь, кто он и чего ищет?

Она остановилась, положила руку на замок ворот и посмотрела мне в глаза.

– Именно.

И открыла ворота.

Стальные прутья ворот отозвались гулом. Были слышны шаги Маарит, а потом все замерло. Какой же тихой может быть ночь в Каллио – словно неподвижная вода. Стоянка такси в форме полумесяца находилась на другой стороне аллеи, прямо перед отделением банка и специализирующейся на продаже дешевого пива и потерянных дней забегаловкой.

Туда.

Я не сделал ни одного шага.

Сквозь раздетую январской погодой аллею было видно, что на стоянке ни одной машины. Заметил еще кое-что. За здание на скрещении улиц Хельсингинкату и Харьютори проскользнула широкоплечая тень. Вспомнился некто похожий, увиденный в семистах километрах севернее – сначала у ворот шахты, а затем на парковке мотеля.

В иные времена в нижнем этаже здания располагался бы какой-нибудь магазин. Сейчас пустые витрины и отключенное освещение позволяли видеть, что ни вперед, ни назад тень не переместилась, так и оставшись прямо за углом. Рюкзак тянул мне спину.

Я взял в руку телефон и хотел было вызывать такси, но вместо этого пошел быстро к углу. Когда приблизился к нему примерно на двадцать метров, увидел, как тень – это был мужчина – двинулась вперед и скрылась из виду. Я ускорил шаг, закинул обе лямки за плечи и вышел на улицу Хельсингинкату.

Он значительно оторвался – явно должен был пробежать это расстояние. Мужчина шел широкими плавными шагами: его спина и движения тела были очень знакомыми. Я побежал. Рюкзак запрыгал за спиной. Он успел уже пройти полквартала, дойдя до того места, где каменная лестница на Торккелинмяки разрывала сплошной ряд кирпичных домов, и вдруг пропал, свернув на лестницу. Она выходила на широкую площадку, где днем заседали пьяницы и наркоманы. Я сделал усилие, пытаясь разглядеть, куда он исчез, поднялся на площадку, далее – еще одна лестница и выход на Адольфинкату. Передо мной показалось старое здание университета, двери были закрыты.

Каменная стена шла налево и направо. Я остановился и прислушался. Слева стена уходила в сторону парка Францена, решил пойти туда.

Парк был разбит на склоне, насквозь шли две дорожки. Даже без листьев черные деревья могли спрятать кого угодно, но я все же увидел его. Мужчина шел вверх по Франценинкату по направлению к огромным, кровавым буквам, сверкающим сквозь падающий снег: С-А-У-Н-А.

Вот он выходит из парка, скоро совсем исчезнет из виду.

Бегу. Рюкзак колотится о спину. Я задыхаюсь.

Не заметил, как от стены отделилась другая тень.

Может, второй подставил ногу, может, толкнул – не ощутил этого, но вот я уже повален, нога давит на шею и мощные руки пытаются сорвать рюкзак. Силюсь повернуться. Это сложно, когда ты прижат к земле здоровенным сапожищем. Мужчина заламывает мне левую руку и стаскивает одну лямку, я выворачиваюсь и бью что есть силы.

Никуда не попадаю.

Тот вцепляется мне в шею руками в перчатках. Он давит и наклоняется ближе, дыша луком и фастфудом. Ударил повторно – уже локтем и попал. Пальцы на шее разомкнулись, кто-то начал кричать.

Крик раздался рядом. Мужчина ослабил хватку и снова дернул за рюкзак: моя левая рука чуть было не оторвалась вместе с ним, но рюкзак я не отпустил.

Перевернулся. Сапогом прилетело прямо в щеку, потом сапоги убежали. Сел. Стащил рюкзак со спины, обнял его руками и прижал к себе.

14

Эмиль был профессионалом. Он посмотрел на фотографию человека, на адрес и время на экране компьютера. Оставалось еще несколько часов. Собственно, какие еще варианты? Следующий день.

По своему опыту он знал, что днем – труднее всего. Днем требуется основательное планирование, тончайший расчет времени и места и тотальный контроль над всем происходящим.

Несколько лет назад он утопил в Темзе, прямо у ступенек лестницы, одного отправившегося пообедать лондонского банкира. Стоял по-летнему солнечный день – редкая для Лондона погода. Он чуть было не завалил то дело, и даже сегодня воспоминания о нем вызывают мурашки по коже. Конечно, кто-то видел его, конечно, тщательно выбранное место обязательно было кому-нибудь да видно. Эмиль хорошо запомнил, как шел к станции метро со спокойным лицом, а идеально отутюженные брюки были снизу мокрыми, в ботинках хлюпала вода, под аккомпанемент полицейских сирен мышцы ног покалывало от только что пережитого напряжения. «Никогда больше», – думал он, сидя в вагоне метро линии Пикадилли, закрывшись от посторонних глаз свежей «Файненшл Таймс».

Так что у него были только эта ночь и ее последние часы.