Гирин с любопытством рассматривал причудливую архитектуру здания.

– Не думайте, что это мой дом, – сказал профессор со своей беглой и суровой улыбкой, не подходившей к его доброму лицу. – Один из моих учеников из рода южноиндийских раджей захотел почтить меня предоставлением мне приюта, не соответствующего ни моим заслугам, ни вкусам. Но пойдемте выше, там ждут нас мои друзья. Должен предупредить вас, что они очень редко встречаются с европейцами. Это замкнутый круг, который открылся для вас после вашего доклада в Дели. Поэтому не осудите их за незнание европейских манер!

Они поднялись на балкон, затем прошли в большую комнату, наполовину открытую звездному небу, слабо освещенную, застланную коврами. В ней сидели на широких диванах человек десять в белом, в таких же белых тюрбанах, какой был на Витаркананде. Бороды, седые, смоляно-черные, широкие, узкие, казалось, были главными отличительными признаками всех этих людей. Все, кроме одного, самого старого, поднялись, приветствуя вошедших молчаливым поклоном. Едва слышно шелестели под низким потолком раскидистые веера механических опахал.

Витаркананда усадил Гирина так, что они с ним оказались напротив одного из присутствующих, глубокого старика с короткой бородой и золотой пряжкой в тюрбане. Бесшумные слуги поставили перед Гириным столик с напитками и ящичек с несколькими сортами сигарет. Гирин отказался и попросил стакан простой воды. Немедленно столик исчез. Непроницаемые лица индийцев ничего не выразили. Лишь в темном взгляде сидевшего слева близко от него чернобородого Гирину увиделось одобрение.

Несколько минут тянулось молчание. Гирин физически ощущал на себе концентрированный взгляд собравшихся и старался сосредоточиться, понимая, что не из пустого любопытства захотели встретиться с ним эти серьезные, молчаливые люди.

– Мы все рады узнать, – заговорил наконец профессор Витаркананда, – что в Делийском конгрессе впервые участвует ученый-психофизиолог из той огромной дружественной и глубоко симпатичной нам страны, в которой до сих пор этой науке не уделялось внимания. Это немало озадачивало нас, ибо впервые за всю историю человечества ваша страна предприняла гигантский подвиг строительства нового мира. Но какой же может быть новый мир без новых людей и как воспитать этих новых людей без глубочайшего знания человеческой природы?

Тысячелетия лучшие умы Индии работали над познанием человека, его души и тела и достигли немалых успехов на этом труднейшем пути. К сожалению, Запад, не считая отдельных людей большой и широкой мысли, не придал значения философским открытиям Индии. Погруженные в заботу об изготовлении великого множества вещей, идущие путем нарастания технического могущества в ущерб заботе о совершенствовании человека, европейцы сочли наивными наши изыскания в области психологии.

И в то же время западные люди предаются детской вере в чудеса, якобы творимые нашими фокусниками, достигшими физического развития, равного самой первой ступени хатха-йоги, кажущегося европейцам сверхъестественным. Мнимые чудеса совершенно заслонили от них подлинные достижения человеческой мысли в индийской философии. Не сомневаюсь, что суеверия, нагромоздившиеся вокруг пресловутых индийских факиров, сказки о йогах и тот туман тайны и мнимого всемогущества, каким полны для жаждущих чуда людей сочинения теософов, антропософов и им подобных, якобы призванные открыть Западу тайны индийской науки, – не сомневаюсь, что все это помешало ученым Советской России всерьез ознакомиться с вкладом Индии в общую сокровищницу человечества. Нам странно, что, отвергая идеологию Запада, которую вы называете буржуазной, ваши ученые и деятели культуры пошли по следам известных необъективных исследователей Англии и Америки, для которых наше искусство – преимущественно порнография, мораль – примитивная, философия – наивно-религиозная и поскольку не христианская, то и вредная.

Мы удивляемся, как вы не разглядели суровой практической диалектики, пронизывающей всю нашу философию, тонко, осторожно и мудро развитых правил общественного поведения и общественной морали. Открытий в области психофизиологии, во многом опередивших европейскую научную мысль, некоторых разделов философии, как, например, вопроса перехода единства во множественность и множественности в единство, разработанных в совершенстве. – Профессор Витаркананда помолчал и закончил: – Неужели то, что большинство этих открытий облечено в религиозную форму изложения, мешает вам познать их истинную сущность? Вот почему мы хотели встретиться с вами. Ученый, изучающий психофизиологию, не может пройти мимо всех этих вопросов и не может не быть серьезно знакомым с индийской наукой, как бы он к ней ни относился. Мы хотим услышать от вас, ученого страны, строящей коммунизм, то есть борющейся за высший, наиболее мудрый общественный строй на Земле, ваш взгляд на возможность сочетания достижений исследователей Индии и Советской страны.

Витаркананда умолк и опустился на диван, приняв позу спокойного ожидания. Никто не произнес более ни слова. Усилием воли Гирин заставил себя подавить волнение. Он медленно поднялся с мягких подушек сиденья, устойчиво стал, раздвинув ноги, и разом обрел нужное спокойствие. «Точность, помни о точности выражений, не увлекайся, говоришь не на родном языке», – мысленно сказал он себе, глубоко вздохнул и начал:

– Величайшим достижением религиозно-философской мысли Индии, почему-то не отмеченным Западом и, пожалуй, как следует не осознанным даже самими индийцами, было то, что еще в незапамятные времена вы поставили человека наравне с богом. В формуле, что бог и человек равно не властны над Кармой, над общими законами вселенной, я вижу величайшее мужество древней мысли. Человек и бог являются частями мировой души, нет божьей воли, а есть общий ход процессов мироздания, для преодоления которых необходимо познать их и считаться с ними. Насколько сильнее эта концепция, чем рабское преклонение перед грозной силой бога, определяющего всю судьбу человека, карающего, преследующего и проклинающего, преклонение, составляющее основу древнееврейской религии и ее дериватов – христианства и ислама, охватывающих все основы религиозной философии и морали Запада, – мне нечего вам пояснять.

Гирин остановился, услышал легкое покашливание Витаркананды и повернулся к профессору.

– Не покажется ли затруднительным для уважаемого гостя делать паузы после окончания каждой формулировки? – осторожно спросил Витаркананда.

Гирин улыбнулся дружелюбно и виновато.

– Очень хорошо! Мне легче будет собираться с мыслями.

Витаркананда успокоенно поклонился и стал переводить сказанное Гириным на мелодичный, незнакомый Гирину язык. Присутствующие закивали головами, некоторые переглянулись.

– Многие положения индийской философии теперь, после того как европейская наука сделала гигантский шаг вперед, предстают в новом свете, – продолжал Гирин. – Гуны – их три – это, по индийским понятиям, основные качества материального мира вечно изменяющейся природы. Индуизм включает сюда и психику, следовательно, считая ее материальной и вечно изменяющейся. Это понимание развития психического мира человека давно уже принято философской мыслью Индии. Если взять учение о метампсихозе, в просторечии – переселении душ, перевоплощении из одного тела в другое, то с точки зрения наследственности мы, материалисты, можем принять, что происходит вечная передача механизмов наследственности. Эти механизмы в половых продуктах и есть настоящее бессмертие вида, передача эстафеты жизни от одного индивида к другому. В этом смысле мы все – отдаленные братья и уже много раз возрождались и умирали, как звенья великой цепи вида, неся в себе память поколений – их приспособительные инстинкты. Что же касается бесконечного повторения одного и того же, называйте вы это как хотите – душой или астральным телом, сгустком какой-то особой материи, – этого мы принять не можем. Если нет в мире двух похожих атомов, то как может быть повторим такой сложнейший организм, такая тонкая нервная организация, как человек? Каждая жизнь неповторима, как отдельность, и в то же время вечна или, во всяком случае, долговечна, как протянутая в будущее цепь сменяющих друг друга и нарождающихся вновь и вновь индивидов, как бегущие ряды вздымающихся и падающих волн одной и той же воды.