Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За моей дверью стоит Кристиан Уилшер.
Я медлю - открывать ему или нет? Но он снова звонит, и на лице его появляется отчаяние.
Еще один звонок, и я все же распахиваю дверь - на свой страх и риск.
- Что ты хочешь? - спрашиваю я без приветствия.
- Привет, Санни, - говорит Крис, и его голубые глаза пронзают меня насквозь. - Пожалуйста, помоги Диане.
Словно волна стеклянная
Нежность разбилась у берега.
Берега нашей жизни.
Я была словно пьяная.
Будто была истерика.
Но ты был... безукоризнен.
Тьма - это тоже свет.
Это не первая вечеринка, посвященная Диане, но, пожалуй, одна из самых претенциозных. Элитный клуб, селебрити, журналисты. Море алкоголя, лучшая музыка, драйв. Все это - во имя молодой певицы. Но, кажется, веселятся и наслаждаются этой ночью все, кроме самой Дианы. Она - прекрасная и холодная - не выходит из ВИП-комнаты на втором уровне.
Диана сидит на кожаном диване, не притрагиваясь к стоящему перед ней коктейлю с трубочкой, и смотрит в стену. Ее руки безжизненно лежат на коленях, а в глазах столько обжигающей горечи, что кажется, будто вот-вот она выплеснется слезами.
Диана Эбигейл Мунлайт - прекрасная певица и композитор, дочь того самого Николаса Мунлайта из «Крейн Груп». Это известно всем.
Но мало кто знает, что Диана Эбигейл Мунлайт - дешевка.
Дешевка. Дешевка. Дешевка.
Губы Дианы сами собой беззвучно повторяют это слово.
Она все еще слышит в своей голове голос Дастина. И видит рассерженное лицо матери.
Неблагодарная дешевка.
А еще она вспоминает взгляд Санни Ховард - то ли отчаянный, то ли смелый. Диана так и не поняла.
То, что сказал Дастин несколько часов назад, поразило ее.
Сначала Диана была зла на него - так зла, что могла бы ударить. Как он посмел прийти к ней и в чем-то обвинять? Именно в такой важный день, к которому Диана готовилась изо всех сил! Черт побери, она даже спать почти перестала - так боялась этого проклятого концерта! Так готовилась к нему! Можно подумать, тяжело было только Ховард. Ей, Диане, тоже пришлось несладко! На виду у всех раскрывать рот под чужой голос - разве он понимает, какое это унижение? Разве он знает, каково это - чувствовать себя пустышкой? Разве ему приходило в голову, что такое изломанная гордость и растоптанное самолюбие?
Нет. Лестерс не задумывался над этим, когда узнал, что его милая Санни продала голос. Он сразу сделал Диану тьмой. Решил, что она плохая. И что ей легко живется.
Диане было ужасно обидно слышать его слова о жалости. Да, ей больно. Да, она страдает. Да, она жалеет себя. Да, черт побери, да! Что постыдного в том, чтобы жалеть себя и оплакивать свои беды?
Диана слушала все то, что говорил Лестерс, и не понимала - как раньше этот человек мог нравиться ей? Почему раньше она считала его другим? Почему раньше ее так влекло к нему?
Она ошибалась в нем. Жестоко ошибалась.
Ярость и разочарование плавили ее сердце.
Как только он посмел сравнить ее с ее семьей?
Однако затем Лестерс сказал ей про Ховард. Про то, что она не ценила деньги больше таланта. Про то, что она согласилась петь за нее из-за больных родственников. Про то, что сломала свою жизнь, чтобы спасти родных.
И это был конец.
Диана не знала этого. Правда, не знала. Мать никогда не рассказывала ей о подробностях сделки, а самой Диане удобно и даже в некоторой степени приятно было думать, что Ховард продала ей свой талант. Так же, как Лестерс изначально посчитал ее плохой, она сама решила, что Санни Ховард - это ее личная тьма, не заслуживающая ничего, кроме презрения.
Это открытие Диана сделала уже после того, как Дастин ушел, и оно было таким внезапным, таким откровенным и между тем издевательским, что ей стало нехорошо - даже в глазах потемнело. Однако верить словам Лестерса Диана не хотела - до последнего она надеялась, что он лжет. Что пытается обелить Ховард любыми путями. Только вот ей вдруг вспомнилось, как разозленная мать кричала на рыжую перед концертом, из-за того, что та убежала. Эмма обронила фразу, которая сразу зацепила Диану: «Нет, Ховард, ты будешь делать все, что хочу я. Иначе... Иначе ты знаешь, что будет с ними».
Эти слова царапнули ее, однако Диана сама была так накручена перед выступлением, что не придала им особенного значения. А теперь... Теперь все становилось на свои места?
Диана не хотела, чтобы Лестерс был прав. Не хотела признавать собственные ошибки. Не хотела, чтобы в ее реальности существовала такая неудобная правда. Но... Она все же решила поговорить с матерью. Незамедлительно. Потому что ждать Диана ненавидела.
Она выбежала из гримерки, и тотчас потребовала у Уолтера сказать ей, где мать.
Уже уехала, ответил тот, удивленно глядя на ее испуганное растерянное лицо. - Скорее всего, направляется в клуб, чтобы проверить, все ли готово к вечеринке. Что-то случилось, дорогая? Нас уже ждут!
Диана лишь дернула плечом - ей пришлось идти следом за ним и целый час бездумно раздавать автографы фанатам. При этом Диана чувствовала себя загнанным, но все еще злым зверем в клетке, на которого все смотрят, то и дело пытаясь просунуть сквозь решетку руку и дотронуться. Она действительно была раздавлена и не могла улыбаться, но поклонники все равно восторженно на нее смотрели, кричали, что любят, и тайно фотографировали.
Знали бы они, какая она фальшивка.
Уже в машине Диана поняла, что так и не видела отца, хотя тот обещал приехать и лично поздравить ее - невиданная щедрость от святого Николаса. Ее сердце что-то больно кольнуло, и Диана спросила менеджера, приезжал ли отец вообще на концерт.
Приезжал, пробыл около двадцати минут и уехал, ответил тот.
Диану это задело за живое. Неужели она так и не смогла завоевать его признание? На его любовь она и не надеялась, но хотя бы уважение... Почему она не заслуживает его? Он ведь ее родной отец. За что он с ней так?
Мать Диана действительно встретила уже только в клубе. И та совершенно не понимала, чего хочет дочь, когда та отвела ее в сторону для короткого разговора.
Давай быстрее, дорогая, заявила Эмма. - Что случилось?
Это правда? - спросила Диана тихо. - Правда, что Ховард согласилась петь за меня, потому что ей были нужны деньги на лечение родственников?
Эмма нахмурилась явно не ожидала ничего подобного.
Это она тебе сказала? спросила мать, чуть помедлив.