Запуск ПС1, первого искусственного спутника Земли, на следующий год вместе с представлением флота ТУ-95 «Медведь» и 3М «Бизон», стратегических бомбардировщиков дальнего действия, заставили американских военных стратегов еще больше сосредоточиться на данной проблеме: для США было важно следить за испытаниями ракет, развитием летных качеств и отслеживать возможные враждебные запуски[1782]. Холодная война часто ассоциируется с мыслями о Берлинской стене и Восточной Европе как арене противостояния между сверхдержавами. Но настоящая шахматная доска холодной войны располагалась на клочке территории прямо в подбрюшье Советского Союза.

Стратегическая ценность стран вдоль южных границ СССР для США была давно известна. Теперь они стали жизненно необходимы, аэродромы, радарные станции и инфраструктура связи в Пакистане стали частью оборонительной стратегии США. К моменту, когда дальность советских ракет стала межконтинентальной, Пешаварский аэродром на севере страны оказался центром сбора важнейших разведданных. Он служил базой для самолетов-шпионов U-2, которые выполняли рекогносцировочные миссии вокруг Байконура, а также других крупных военных объектов, включая завод по очистке плутония в Челябинске. Именно из Пешавара вылетел Гэри Пауэрс на злосчастную миссию, которая завершилась сбитым самолетом в советском воздушном пространстве неподалеку от Свердловска в 1960 году, в ходе одного из наиболее захватывающих эпизодов холодной войны[1783].

Не было ни малейшей иронии в том, что политические и военные действия Америки, предназначенные для защиты свободного мира и демократического образа жизни, приводили к очень разным результатам. Позиция США в этой части мира была основана на ряде сильных людей с недемократичными инстинктами и сомнительными методами удержания власти. В случае с Пакистаном США были рады иметь дело с генералом Аюб-ханом, после того как он возглавил переворот в 1958 году, умышленно назвав его «революцией против коммунизма», чтобы получить поддержку американцев. Он смог ввести военное положение без возражений со стороны своих западных союзников и, оправдывая свои действия, отмечал, что проявляет «жестокость только к тем, кто подрывает моральный дух Пакистана»[1784]. Давались обещания восстановить «работоспособное конституционное правление», но мало кто сомневался в том, что военная диктатура продлится долго. Особенно когда Аюб-хан объявил, что пройдет «несколько десятилетий», пока образовательные стандарты поднимутся достаточно, чтобы доверить населению избирать себе лидеров[1785]. США более чем охотно обеспечивали оружием в больших количествах этого неоднозначного союзника: ракеты Sidewinder, реактивные истребители и тактические бомбардировщики B-57 были только частью продаваемой с одобрения президента Эйзенхауэра техники[1786].

Вследствие этого власть вооруженных сил Пакистана, где более 65 % национального бюджета шло на армию, еще более возросла. Казалось необходимым поддерживать друзей у власти в этой части мира. Закладка основ для социальной реформы была рискованной и долговременной по сравнению с немедленной выгодой, которую можно было получить, положившись на лидеров и представителей элиты, которые их окружали. Но результатом было также подавление демократии и сеяние семян глубоких проблем, которые затем давали всходы.

С руководством Афганистана обращались также обходительно, взять, к примеру, премьер-министра Дауд Хана, приглашенного с двухнедельным визитом в Соединенные Штаты в конце 1950-х годов.

Стремление произвести впечатление было таковым, что на летном поле его встречали вице-президент Никсон и госсекретарь Джон Фостер Даллес, а потом сердечно принял президент Эйзенхауэр, спешивший предупредить афганского премьера об угрозе, которую коммунизм являл для мусульманских стран Азии. США уже начали серию амбициозных проектов развития в Афганистане, таких как постройка крупной системы орошения в долине Гильменд и смелая попытка улучшения системы образования. Теперь они давали новые обещания, чтобы уравновесить крупные советские инвестиции, займы и инфраструктурные проекты, которые уже действовали[1787].

Проблема, конечно же, состояла в том, что лидеры важных стран быстро поняли, что могут заставить обе сверхдержавы играть друг против друга и извлекать все большие выгоды из обоих. Действительно, когда президент Эйзенхауэр лично посетил Кабул в конце 1950-х годов, его прямо попросили перебить цену, которую предлагала стране Москва[1788]. Отказ имел последствия, впрочем, как и согласие.

Американские стратеги тем временем были сильно взбудоражены тем, что было расценено как явное колебание Ирана в конце 1950-х годов, когда шах Реза Пехлеви продемонстрировал желание улучшить отношения с Москвой вследствие разрушительной радиопропаганды, финансируемой Советским Союзом, которая представляла иранского правителя как марионетку Запада и призывала рабочих восстать и сбросить его деспотический режим[1789]. Этого было достаточно, чтобы заставить шаха подумать об отказе от того, что он называл «тотально антагонистичными» отношениями с СССР, и открыть более гибкие каналы кооперации и коммуникации[1790].

Это вызвало тревогу в Вашингтоне, стратеги которого занимали бескомпромиссную позицию относительно принципиальной важности Ирана на южных границах Советского Союза. К началу 1960-х годов, как гласит одна запись, «стратегическое положение страны между СССР и Персидским заливом, наличие огромных запасов нефти делают критически важными для Соединенных Штатов дружбу, независимость и территориальную целостность Ирана»[1791]. Значительные силы и ресурсы пошли на поддержку иранской экономики и армии, а также на укрепление власти шаха в стране.