Павел Петрович говорил о Турции, куда был назначен Кутузов.

Кроме известных Михаилу Илларионовичу приближенных «малого» двора – Бенкендорфа, Плещеева и фрейлин Нелидовой и Аксаковой, за обедом присутствовал незнакомый молодой капитан Аракчеев, которого Павел рекомендовал Кутузову.

– Это человек, умеющий носить панталоны!

Так Павел Петрович называл людей с твердым характером.

Аракчеев был высок, жилист и сутуловат, с большими ушами и мясистым, некрасивым носом. В его серых, холодных глазах светилась хитрость. Всем своим обличьем капитан напоминал большерукую, нескладную, хотя и не лишенную некоторого ума, обезьяну.

«Ну и личико, – подумал Михаил Илларионович, глядя на капитана. – Не зря говорят, что в гатчинский гарнизон порядочные люди не идут! С такой физиономией только и насаждать тупую муштру!»

Аракчеев, видимо, чувствовал себя за великокняжеским столом не весьма удобно. Ел он жадно и некрасиво: дул на ложку, чавкал – не привык есть в таком обществе.

После обеда Павел Петрович пригласил Кутузова посидеть в библиотеке. У великого князя была прекрасная библиотека в сорок тысяч томов, купленная у президента Академии наук барона Корфа.

– Князь Репнин, ездивший послом в Турцию, рассказывал мне, что у турок вовсе нет книг, – сказал Павел Петрович, усаживаясь в кресло и закуривая. – Они думают, что книга служит лишь напоминанием о человеческой глупости, и потому читают один Коран.

– Да, ваше высочество, у них-то и грамотных, поди, днем с огнем не сыщешь, – сказал Кутузов.

Минуту сидели молча, курили.

– А вы знаете, Михаил Ларионович, со мной тоже случилось однажды таинственное приключение, – прервал молчание Павел Петрович (видно было, что вспомнившаяся нелепая история с Потемкиным не выходила у него из головы). – Я вам не рассказывал?

– Никак нет, ваше высочество.

– Так слушайте. Года два-три назад, ранней весной, мы как-то засиделись с Куракиным. Говорили о непонятном, таинственном. У меня вдруг разболелась голова. Я говорю: «Пойдем, князь, пройдемся по набережной инкогнито». Вышли. Идем как в дозоре: впереди, шагах в пяти, лакей, я, за мной Куракин, а за ним, в замке, – второй лакей. Ночь лунная, тени густые, странные. Идем. Вдруг вижу, слева в нише дома – высокий человек. Завернулся в плащ, шляпу надвинул на глаза, как испанец. Чуть я поравнялся с ним, он пошел рядом. Думаю: это какой-либо гвардеец для охраны. Никак не могу вспомнить, кто бы мог это быть такой высокий: Пассек не Пассек, Гагарин не Гагарин. Думаю: какой-нибудь правофланговый солдат. Шагает четко, но шаг тяжелый, гулкий. И чудится мне: левый бок мой стал холодеть. «Кто это?» – спрашиваю у Куракина. «Где, ваше высочество?» – «Идет слева от меня». – «Слева от вас – стена дома. Человеку не пройти. А впереди – лакей!» Я протянул руку – правда: холодная стена… Идем. Спутник не отстает. И вдруг он заговорил. Я слышу глухой голос – рот у него закрыт плащом. Наглость – он осмелился назвать меня по имени: «Павел!» Я вспылил: «Что тебе нужно?» – «Павел! Бедный Павел! Бедный князь!» Я оборачиваюсь к Куракину: «Ты слышишь?» – «Ничего не слышу». – «Кто ты?» – спрашиваю у незнакомца. «Тот, кто принимает в тебе участие». – «Чего ты хочешь?» – «Хочу предостеречь тебя». – «От чего?» – «Если желаешь умереть спокойно, живи как следует!» В это время мы подошли к большой площади у Сената. «Прощай, Павел! Ты еще увидишь меня здесь», – сказал и приподнял шляпу. И я вижу: да это мой прадед, Петр Великий! Я вскрикнул от изумления. Куракин ко мне: «Что с вами?» Я оглянулся – прадед исчез. Я ничего не ответил Куракину, а скорым шагом во дворец. Я увидел прадеда на этом месте еще раз, когда матушка поставила ему памятник… Ну что вы на это скажете, Михаил Ларионович?

– Не следует много курить, ваше высочество, – с легкой улыбкой ответил Кутузов.

А сам невольно вспомнил рассказы Порошина, который в детские годы Павла был его воспитателем. Порошин всегда удивлялся впечатлительности и необузданной фантазии своего воспитанника.

Уже было совершенно темно, когда Кутузов, откланявшись, выехал из старомодной, странной Гатчины.

Кутузов уже больше месяца жил в маленьком украинском городишке Елисаветграде: он задержался на пути в Константинополь.

Из Петербурга Михаил Илларионович выехал в конце февраля 1793 года со свитой торжественного посольства в шестьдесят восемь персон, воинскими командами и большим обозом, всего в шестьсот человек.

В Петербурге еще была настоящая зима, еще сердито завывали февральские метели, и Екатерина Ильинишна, провожая мужа, уговаривала, чтобы он повязал шею пуховым шарфом; а в Москве по-весеннему глянуло солнышко, с крыш застучали капели, и все шарфы оказались лишними.

И чем дальше продвигались на юг, тем становилось теплее. Из саней пришлось пересесть в коляску. С каждым днем было труднее ехать, снег стаял, дороги раскисли.

По Украине шла буйная, веселая весна.

Посольский обоз еле тащился и наконец застрял где-то в пути. А Михаил Илларионович торопился.

По Ясскому мирному договору 1791 года в пограничном городке Дубоссары на Днестре должен был состояться размен послов: Кутузов из Дубоссар направлялся в Константинополь, а турецкий посол беглер-бей[133] Румелии Рашик-Мустафа-паша – в Петербург.

Только в половине апреля посольство доставилось в Елисаветград.

До Константинополя было еще так далеко, а уже обнаружилась вся сложность миссии Кутузова.

Михаил Илларионович помнил обыкновение турок презрительно относиться ко всем немагометанам, помнил их всегдашнее стремление унизить «франка», если только он допустит это.

От мелочно-щепетильных турок можно было ждать любого подвоха. Кутузову рассказали, сколько пришлось его предшественнику князю Репнину в посольство 1775 года выказать твердости, чтобы удержать турок на должном месте.

Ближайшая задача Михаила Илларионовича была: выдержать характер, не отступать ни на йоту от условий, на которых договорился Николай Васильевич Репнин.

У турок еще не были готовы перевозочные средства, они, как обычно, делали все в самую последнюю минуту, но и у Кутузова еще не прибыл обоз. Приходилось ждать.

Было томительно сидеть в пыльном, скучном селе, которое пышно именовалось «городом», «крепостью святой Елисаветы».