— Что за нужда до обвинения этого Понти, — продолжала Элеонора, — если он не может его доказать!

В то же время она пытала взором смущенную душу Анриэтты, все молчавшей.

— Разве он может его доказать? — прошептала она.

— Может быть, — слабо произнесла Анриэтта.

— Каким образом?

— Есть письмо от меня.

— К кому? Боже мой!

— К… к другу этого Понти.

— К Сперанце? — вскричала флорентийка.

— Да.

— И вы мне ничего не сказали… какое несчастье! Надо отнять это письмо.

— О! я все пробовала: слезы, угрозы, просьбы. Он не хочет мне отдать. Я думаю только об этом день и ночь. Но как найти это письмо? Где он его спрятал? Сколько раз я думала поджечь его дом, сколько раз я хотела заколоть его самого, этого злодея Эсперанса!.. Но у него ли в доме это письмо? носит ли он его на себе? Не сделаю ли я бесполезного насилия? Что же делать? Как я страдаю! Я сойду с ума!

— Что говорит ваша мать? — спросила Элеонора.

— Неужели ты думаешь, что я призналась ей в этом проступке? Не сделала ли я уже довольно признаний? Не достаточно ли упивалась я стыдом в ее присутствии?.. Ты одна, Элеонора, знаешь мой тайну. Спаси меня! Ты узнаешь все, узнай по картам, где это письмо… возьми его, спаси меня!

— Разве это письмо очень вас компрометирует?

— Если оно попадет в руки короля — я погибла.

— В самом деле? — вскричала итальянка с странным выражением. — Ну, успокойтесь, синьора, я вас спасу.

— Ты найдешь это письмо?

— Да; но воротитесь к вашей матери и ни слова более!.. Предоставьте это дело мне. Я скоро сообщу вам что-нибудь.

Анриэтта поцеловала итальянку с безумной радостью.

«То, что карты мне не скажут, я узнаю от Аюйбани», — подумала Элеонора с улыбкой.

«Я зашла слишком далеко, — подумала Анриэтта, — и отдала себя на произвол Элеоноры, но я буду наблюдать за ней».

Она воротилась к матери, итальянка ушла по потайной лестнице.

Де Майенн провел ночь не совсем спокойную в Монсо. Он должен бы, однако, спать крепко в доме такой благородной хозяйки, как Габриэль. Но лотарингец знал историю и припоминал множество победителей, которые заплатили тюрьмой за безрассудное предприятие побежденного. Он с нетерпением ждал дня, чтобы новые уверения Генриха Четвертого подтвердили вчерашнее великодушие. Утро вечера мудренее.

Он нашел короля таким же спокойным и любезным, как после сцены в гроте. Многочисленная толпа придворных присутствовала при свидании новых друзей. Генрих взял за руку лотарингского принца и поспешно увел его в парк.

— Поговорим о делах, как мы условились, кузен, — сказал король.

— Ваше величество мне сказали, что разговор будет непродолжителен, — отвечал Майенн.

— Он продолжится сколько вы хотите, кузен. Он будет короток, если вы потребуете малого, и продолжителен, если вы потребуете многого; это зависит от вас.

Герцог удостоверился проницательным взглядом в искренности короля и высказал свои условия так вежливо и твердо, как только мог. Он потребовал, по обычаю, обеспеченных городов, не для себя, говорил он, а для своих сторонников на шесть лет.

— Сколько вам нужно? — спросил король.

— Три. Это слишком много, государь?

— Пусть будет три; какие вы предпочитаете?

— Мне хотелось бы Шалон, если ваше величество не против этого, потом город Серр в Бургундии и, наконец, Соассон.

— У вас прекрасный вкус, кузен; возьмите это все.

— Государь, в этой несчастной войне принимали участие многие мои друзья.

— Вы хотите, чтобы они были избавлены от всяких обвинений и упреков за прошлое?

— Точно так, государь. Мне казалось бы жестоко оставить этих добрых друзей в затруднениях, от которых ваша доброта освободила меня.

— Согласен, кузен; все ли это?

— Мне стыдно просить так много, но эта война была предпринята для пользы католической религии и мне не хотелось бы, ради моей чести, чтобы сказали, что в мирном договоре, заключенном с вашим величеством, бывший начальник лиги ничего не выговорил для…

— Для лигеров, это справедливо. Посмотрим, что могло бы сделать вас приятным для этих господ, вас, слышите ли, кузен? Потому что я совсем не желаю сделать им удовольствия.

— О государь! Одна небольшая статья, один крошечный пункт против гугенотов.

— Я не принадлежу уже к реформатской религии, кузен, и следовательно, имею право согласиться на ваше желание, с условием, однако, чтобы вы не потребовали новой Варфоломеевской ночи.

Оба засмеялись.

— Послушайте, — прибавил король, — у вас есть три города, делайте с ними, что хотите.

— Я прошу, — сказал Майенн, — чтобы все офицеры и чиновники в этих трех городах были католики.

— В продолжение шести лет, кузен?

— Да, государь.

— Ну, если только в этом состоит весь вред, который вы делаете кальвинистам, я согласен.

— Злые языки не скажут, — прибавил Майенн, обмахиваясь платком, потому что король водил его большими шагами по солнцу, и с него струился пот, — что я поступил как эгоист.

— Нет, кузен, — сказал Генрих, лукаво смотря на запыхавшегося толстяка, но ускоряя шаги, — римско-католическая религия будет довольна вами. Это все ваши условия?

— Позволите ли вы, — сказал Майенн, — поговорить немного и обо мне теперь, когда я обеспечил спокойствие других.

— Говорите, герцог, говорите о себе.

— Государь, вот щекотливый пункт. Я очень компрометировал свое состояние в этой войне.

— Я думаю, — сказал Генрих. — Но ведь города, которые вы занимали, платили вам контрибуцию… мои города.

— О государь! Самую безделицу, между тем как я и мои приверженцы разорялись.

— Бедный кузен!

— Ваше величество дорого мне стоили, — прибавил лотарингец со вздохом уныния и утомления.

Король все ускорял шаги, поднимаясь на пригорки и шагая по долинам, как настоящий беарнский охотник.

— Сколько могли вы истратить таким образом? — спросил Генрих, который чуял итог, соразмерный со вздохами де Майенна, и остановился на минуту, чтобы послушать этот итог.

Герцог вместо ответа громко сказал:

— Уф!

«Если я дам ему обдумать, — подумал Генрих, — он удвоит сумму».

И он пошел вперед, прежде чем герцог успел перевести дух.

— Государь, ваше величество испугаетесь, если я вам скажу настоящую цифру, и я сам никогда не осмелюсь просить короля войти в мои сумасбродства. Только считая оружие, боевые припасы и жалованье войск, больше миллиона.