— Миксы, а пробку вы сделали?

Симка покачал на ладони вытесанную из куска сосновой коры (того, что нашел в июне на берегу) пробку с широкой плоской головкой — специально под печать.

Они постояли рядом, посмотрели на заречные дали. Облака были похожи на те, что в прошлом году Симка видел над Москвой-рекой. Не тяжелые, предосенние, а летние бело-желтые груды. Под облаками пестрели крыши Заречной слободы и сверкали окна нового пятиэтажного квартала. А дальше зеленели луга, отражали солнце озёра и синел гребень дальнего леса. Кузнечики рассып а ли по травам стеклянную дробь.

Мик помахал бутылкой над головой — чтобы в нее сквозь широкое горлышко вошел этот прибрежный воздух нынешнего ясного дня — 30 августа 1960 года. Потом они вставили пробку, сели на корточки и, зажигая спичку за спичкой, стали обливать горлышко с пробкой расплавленным сургучом. Конечно, не обошлось без происшествия — сургуч капнул Мику на ступню, между ремешками сандалии. Мик заверещал.

— Тихо. Сейчас обработаю, — сказала Соня.

— Сначала печать, — мужественно решил Мик.

Старинная печать парохода «Полюсъ» оттиснулась аккуратно и четко — до последней буковки. Еще бы! Ей ведь давным-давно не приходилось ощущать сладкий вкус горячего сургуча…

Потом они ехали по заросшей мелкими ромашками обочине. Симка вертел педали, Соня сидела перед ним на раме, а Мик трясся сзади, растопырив ноги с белой маркой пластыря на босой ступне (снятой сандалией он размахивал в воздухе).

Дома у Симки они спрятали бутылку и печать в тайник — до лучших времен. До каких, они пока не знали.

Мик озабоченно переступал синей пыльной сандалией и голой ступней. Вздыхал и хмурился.

— Болит? — Соня посмотрела на пластырь.

— Не болит… Я думаю: как там дед?

…Дед Станислав Львович спокойно спал у себя в комнате. Ему снилось, что он и Женька Монахов — без надоевших форменных косовороток, босые, в подвернутых штанах — бегут вдоль реки, по краю солнечной воды, а посреди русла шлепает гребными колесами белый и сверкающий начищенной медью пароход «Полюсъ».

Так, по крайней мере, хочется думать автору…

Неизвестно, помог ли Станиславу Львовичу воздух давнего детства или просто болезнь решила смилостивиться и ослабить хватку. Возможно, и то и другое. По крайней мере, кашлять Микин дед стал не так часто и жестокие приступы не повторялись.

И умер Станислав Львович Краевский не от астмы, а от сердечного приступа. В шестьдесят восьмом году, когда по радио трубили, как доблестные советские танки вошли в Прагу. Впрочем, танки могли быть и ни при чем, просто здоровье такое и возраст… И случилось это уже за рамками романа. Правда, еще до эпилога…

Вообще-то можно было эпилог и не писать. Но раз уж автор вздумал дразнить читателей всякими совпадениями (которых «не бывает в жизни»), то надо вести рассказ до конца. Тем более что это было.

Пожилой речной тепловоз «Камалес» в пути не раз «страдал машиной» и вынужден был вставать на якорь в стороне от фарватера или притыкаться к каким-нибудь случайным пристаням. И вот очередной раз он встал у ветхого деревянного причала выше волжского города Плёс — для «краткого текущего ремонта». Хорошо хоть, что груз был не срочный…

«Камалес» принадлежал к классу «Река-море» (хотя в море никогда не совался). Вначале был он лесовозом, потом его переоборудовали под перевозку контейнеров. А название осталось почему-то прежнее, «лесное».

— Имейте в виду: не «Кам а лес», как иногда талдычат безграмотные сухопутные жители, а «Кама-л е с», — втолковывал Серафиму и Андрюхе помощник старшего механика Владимир Фатунов (для друзей — по-прежнему Фатяня).

На теплоходе Фатяню любили — и пожилой добродушный капитан Петр Сергеевич, и старший механик (тоже пожилой и мечтающий о пенсии), и весь экипаж. Не просто любили, а, можно сказать, почитали. За неунывающий характер, за виртуозное владение гитарой, и — главное — за то, что знал до винтика старую машину и умел поддерживать эту «пыхтелку» (вообще-то термин был точнее, но мы его опустим) в рабочем состоянии, хотя и требовались для этого внеплановые стоянки.

Авторитет поммеха Фатунова помог ему уговорить капитана взять в рейс от Перми до Питера двух пассажиров: только что защитившего диплом филолога Серафима Стеклова и его братишку Андрея.

Сначала речь шла о троих — собирался в путешествие и дипломник одного из московских институтов, будущий театральный художник Дмитрий Семенов. С этой целью он приехал в середине июля в Турень — чтобы затем всей компанией двинуть на Каму. Но в Турени он имел неосторожность пойти с родителями в гости к режиссеру местного драмтеатра, а тот, узнав о профессии «Дмитрия Анатольевича», взвыл от восторга и вцепился в него мертвой хваткой. В этом сезоне театр не выезжал на гастроли, остался в городе и готовил для школьников спектакль местного («очень-очень талантливого»!) драматурга Еленина «Сапожник для Золушки». Вся труппа была увлечена, кроме главного художника — тот востребовал для себя законный летний отпуск. Спектаклю грозил крах.

— Вас послало нам небо! — умоляюще подвывал режиссер и ходил вокруг «посланца неба», как восторженный дошкольник вокруг новогодней елки. И обещал широкий творческий простор, блестящие характеристики для института и в итоге — несомненный пятерочный диплом в будущем году.

— Чего делать-то? — виновато советовался с друзьями длинный, почти двухметровый Мик и скреб пыльно-медную бородку.

Что делать, было ясно. Серафим и Андрюха сказали ему: «Ну и фиг с тобой, моржа» и укатили одни.

По правде говоря, Фатяня был даже доволен: устроить двоих гораздо легче. Он сказал капитану:

Им отвели на корме кладовку с иллюминатором, которая небольшими усилиями была превращена в крохотную каюту с двухъярусной койкой. За умеренную плату поставили на довольствие. И — плывите, загорайте, любуйтесь берегами.

Плыли сперва по Каме, потом по Волге. Загорали, забравшись на контейнеры, глядели на уходящие назад берега с деревнями, городами, лесами и полями. Июль был жаркий и безоблачный. И погода, и все, что вокруг, Серафиму и Андрюхе нравилось. Правда, речную ширь Андрей оценивал лишь применительно к возможности хождения под парусом. Возбужденно вскакивал на контейнере, когда навстречу попадались яхты, и долго смотрел вслед…

Иногда, обычно по вечерам, забирался на контейнеры Фатяня с гитарой, приходили и другие — кто свободен от вахты. И тогда…

Или:

Или еще: