А там в школе мы встретили еще одного нашего земляка из села Грушка, и он нам говорил: «Хлопцы, куда вы, туда и я», но когда мы ему сказали, что уходим, то он вдруг отказался: «Вам хорошо – вы холостяки, а у меня жена и трое детей, я боюсь идти», и он остался, а мы ушли… И я повторяю, мы ушли оттуда, когда стрельба уже была на территории церкви, которая была рядом с этой школой. По дороге вдоль кладбища мы бросились бежать наверх. Ушли из этой школы только мы двое, а все остальные так там и остались…

Мы примерно знали направление, где должны были находиться наши войска, туда и направились. В поле в одном месте мы совсем близко от нас услышали голоса. Залегли, прислушались, говорили на немецком, думаю, что это были связисты, человек пять, наверное, но в темноте точно не разглядели. Мы, конечно, могли начать стрелять по ним, но поднимать шум нам не хотелось, поэтому выждали, пока они ушли, и пошли дальше.

Где шли, где бежали, но только рано утром вдалеке увидели группу каких-то людей. Мы залегли, стали за ними наблюдать, но так и не могли понять, наши это или немцы, не слышали, на каком они языке говорили. И тут один из них очень громко «завернул» такой махровый мат, который только на фронте бывает, и мы поняли, что вышли к своим. Только потом мы с Петром размышляли, что это могли оказаться и власовцы, но тогда об этом как-то не подумали, и как мы потом с ним шутили, что более ласковых и теплых слов мы в своей жизни не слышали…

Направились к этой группе, и когда выяснилось, что мы солдаты 41-й дивизии, выходим из окружения, так нам сказали: «А, драпаете» – и обложили нас матом, но мы это горе пережили. Как потом оказалось, это были части даже не нашей армии, которые тут создавали новую линию обороны. Солдаты нас отвели к их командиру батальона, которым оказался мой однофамилец, капитан Бондаренко, и он начал выяснять, кто мы такие.

Со мной все оказалось просто, так как я, когда мы выбежали из школы, взял в руку комсомольский билет и красноармейскую книжку, подумал, что если что, то я успею бросить их на землю и припорошить снегом. А вот Петр свои документы порвал на кусочки, но я за него заступился, подтвердил, что это мой товарищ и земляк, просто он свои документы потерял. Конечно, я не говорил, что он их порвал, ведь это бы его плохо охарактеризовало, и в какой-то мере это можно было бы назвать предательством. В общем, с нами этот капитан разобрался и зачислил в одну из своих рот.

Нас туда отвели, дали лопатки и велели окапываться. Но там близко к поверхности земли были грунтовые воды, и, чтобы не стоять в этой ледяной воде, солдаты бросали на дно окопа кукурузную ботву – чеклеш. Мы тоже один раз сходили за ним на соседнее поле, а когда пошли во второй раз, мне Петя и говорит: «На что нам сдался этот твой тезка, идем лучше к своим», тем более что солдаты в разговоре упомянули, что в семи километрах оттуда собирают таких «окруженцев», как мы. И мы с ним, ни у кого не отпрашиваясь, пошли в том направлении, и действительно, к утру уже были там, и даже нашли остатки своей роты.

Там нам солдаты рассказали, как наш командир дивизии генерал-майор Цветков смог остановить немецкое наступление в том бою. Когда он увидел, что его солдаты начали беспорядочно отступать, он просто забрался на какой-то большой камень, который стоял посреди того села, и, обратившись к солдатам, сказал всего одну фразу: «Сыны мои, на кого же вы меня оставляете», слез с этого камня и залег прямо рядом с автоматом… И это подействовало, солдаты остановились, тогда он встал, и уже лично назначал там командиров и наметил посреди села линию обороны, в общем, остановил то бегство…

За этот ночной бой командир нашей дивизии Цветков был награжден орденом Ленина, а командир 122-го полка Климов за то, что организованно вывел из окружения весь свой полк, был удостоен звания Героя Советского Союза.

– А вы не помните, как называлось то село?

– Как же не помню, конечно, помню, наши солдаты тогда его называли Чобди. Но я после войны занимался наукой, и в 1972 г. оказался на научной конференции в Будапеште. Конечно, мне очень захотелось посетить это село, поэтому я обратился к организаторам конференции, рассказал им то же самое, что и вам, и они пошли навстречу, выделили мне машину и даже дали сопровождающего. Но когда смотрели по карте, то такого села не находили, а из похожих названий нашли только деревню Пиласчоби в 35 км от Будапешта.

Приехали в то село, и это действительно оказалось оно… Я нашел руководсто этого села, хотя мне строго-настрого запретили общаться с местным населением, боялись, наверное, плохого отношения после «венгерских событий» 1956 г., но я очень хотел узнать судьбу тех солдат, что остались в той самой школе. Подошли к ней, но она уже была двухэтажная, как потом выяснилось, ее после войны надстроили. Мигом вокруг нас собрался народ: дети, старики, им было интересно, что в их селе ищут какие-то иностранцы. Причем вначале нас приняли за немцев, даже начали нам говорить, что немцы относились к ним не так, как русские, но потом разобрались, кто мы такие. Общаться было очень трудно, так как мой сопровождающий знал только французский, на котором я мог еле-еле объясниться. Но оказалось, что кое-кто из стариков немного говорит на русском языке, и дело пошло получше.

Я им говорю, что эта школа была одноэтажная, а дети мне говорят: «Нет, она всегда была двухэтажная», но старики меня поддержали. Я им показываю, что тут был вход в подвал школы, хотя там тогда уже было все замуровано, и старики меня опять поддержали: «Он прав, так и было». Тогда я спросил про тех солдат…

Оказалось, что немцы окружили эту школу, забросали ее гранатами и уничтожили всех, кто в ней находился, ни одному человеку спастись не удалось… Потом вытащили тела наших солдат, сложили их штабелями прямо на улице и всю зиму не разрешали местным жителям их похоронить… И только когда началось наступление и пришли наши войска, то их, наконец, похоронили на территории села в двух братских могилах: одно посреди села, а другое на сельском кладбище…

Тогда я попросил, чтобы меня отвели к этим могилам, и спросил, где у них можно купить цветов. Старики дали поручение детям, и те нам принесли из своих домов много цветов. Денег у меня было совсем немного, нам обменяли на форинты всего по сто рублей, но я все равно спросил, сколько я должен за цветы. Но старики мне ответили: «Мы за цветы для могил денег не берем», – и не взяли с меня ни копейки…

Со мной в эту поездку попросился поехать профессор Арутюнян из Армении, я ему показывал, где, как и что было, показал ему и дорогу, по которой мы бежали вместе с Петром… Он все удивлялся, как это я все так хорошо запомнил, а я ему сказал: «Ашот Сергеевич, конечно, хорошо, ведь тут я заглянул смерти в глаза…» Вот такой у меня был эпизод, связанный с этой деревней…

– А вы в какую часть попали после возвращения?

– В свою же зенитно-пулеметную роту. Тогда же вернулась примерно половина солдат, которые были до выхода из окружения, и нас только пополнили новыми солдатами. Даже командир роты у нас остался прежний, он тоже вернулся живой, правда, легкораненый, весь какой-то исцарапанный.