Непосредственным поводом появления Дантона в Париже послужила казнь жирондистов. Кроме того, его настойчиво призывал вернуться его друг Демулен, который весьма страшился день ото дня возраставшей власти Робеспьера. И вдруг Дантон, на котором лежала главная ответственность за резню 10 августа, когда парижские сточные канавы окрасились в цвет крови, начал могучим басом проповедовать евангелие умеренности и терпимости.

Де Бац даже испугался, считая такую перемену ветра преждевременной. В то же время он видел в ней начало поворота революции вспять, и это подтверждало его давнюю уверенность в том, что, когда настанет пора, он обретет в лице Дантона человека, который сыграет во Франции ту же роль, что сыграл в Англии Монк.[276]

От этих расчетов барона внезапно отвлекла речь Филиппо. Занавес поднялся. Драма, которую Моро с де Бацем столь долго и тщательно сочиняли, началась.

Филиппо был крупным, грузным мужчиной. Его тягучий голос, медлительная речь приковывали внимание и чуть ли не завораживали слушателей.

Не подозревая, что Андре-Луи вертит им, словно марионеткой, он произносил вложенные в его уста слова, наивно считая их своими. Андре-Луи так ловко манипулировал им, что, сам того не ведая, Филиппо повторял те самые фразы, которыми молодой человек, великолепно разыгравший республиканское рвение, поразил депутата накануне.

– Пусть маски обманщиков упадут! – Эта грозная метафора принадлежала Андре-Луи, и Филиппо, плененный ею, не постеснялся ее присвоить. – Пусть маски обманщиков упадут! – свирепо начал он свою речь, к вящему испугу Конвента. – Пусть Добродетель предстанет нагой, и народ увидит ее. Пусть он узнает, кто из деятелей, называющих себя его друзьями, действительно трудится на общее благо. Строгость к себе и другим – веление времени. Давайте же начнем с себя.

Филиппо сделал паузу, а затем швырнул ничего покуда не понимавшему собранию свою перчатку:

– Я требую, чтобы каждый член Конвента в течение недели представил отчет о размерах своего состояния до революции. Если оно с тех пор увеличилось, депутаты должны указать, насколько и за счет чего это произошло. Я предлагаю Конвенту принять декрет, по которому любой депутат, не выполнивший это требование в назначенный срок, объявляется изменником.

Большинство депутатов выслушали Филиппо довольно-таки безразлично, но для значительного меньшинства его предложение прозвучало как гром среди ясного неба. Трудно передать, какой ужас испытали представители суверенного народа, нажившие богатство теми способами, которые они не могли обнародовать. И никого требование Филиппо не потрясло сильнее, чем участников махинации с акциями Индской компании. Ужас буквально приковал к месту Шабо, Делоне, Базира и Жюльена. Последний, самый проницательный из всех и, вероятно, самый искушенный мошенник, размышлял о немедленном бегстве. Он сразу понял, что все потеряно, и ясно увидел, какая кара последует за разоблачением. Он был благодарен Филиппо за недельную отсрочку. Через неделю он, Жюльен, будет уже далеко – там, где когти закона его не достанут. К Делоне после первого потрясения вернулось присутствие духа. Свойственная ему медлительность проявлялась не только в движениях, но и в мыслях. Ему требовалось время, чтобы разобраться в происходящем, рассмотреть дело со всех сторон. А пока он еще не пришел ни к каким выводам. Базир обладал настоящим мужеством. Сломить его было нелегко. Он решил бороться до последнего вздоха. Инстинкт самосохранения Шабо тоже толкал его на борьбу, но им, в отличие от Базира, руководил исключительно страх. Он бросился в драку с отчаянием загнанного зверя, бездумно, безоглядно. Поднявшись на трибуну вслед за Филиппо, Шабо яростно воспротивился предлагаемому закону.

На какую бы тему ни говорил Шабо с трибуны, он всегда кого-нибудь обвинял и разоблачал. Именно репутация грозного обличителя принесла ему популярность. Не изменил он себе и теперь. Бледный, запыхавшийся, он обвел слушателей диковатым взглядом и приступил к своим инвективам.

– Контрреволюционеры трудятся не покладая рук, чтобы посеять в Конвенте семена раздора, чтобы бросить на его депутатов тень несправедливого подозрения, – заговорил Шабо, не подозревая, насколько близок он к истине. – Кто сказал вам, граждане, что они не ставят перед собой цели отправить вас всех на эшафот? Мне нашептывали, но до сегодняшнего дня я не верил, что очередь дошла и до нас. Сегодня – Дантон, завтра – Бийо-Варенн, а там доберутся и до самого Робеспьера. – Называя эти имена, он даже не предполагал, насколько точно его пророчество. Он надеялся всего-навсего припугнуть Конвент и, возможно, заручиться поддержкой тех, кого перечислил. – Кто сказал вам, что изменники не добиваются всеми правдами и неправдами обвинения самых выдающихся патриотов?

Шабо обрушивал на собравшихся эти риторические вопросы со всей страстью, на которую был способен, и тем не менее его не покидало ощущение, что ему не удается возбудить интерес у коллег. В свою очередь глухой ропот, доносившийся с галерей, напомнил ему первый отдаленный раскат грома. Неужели над его головой вот-вот разразится буря? Неужели он вознесся так высоко только для того, чтобы встретить столь бесславный конец? Ужас Шабо достиг пика. Он вцепился в бортик трибуны, чтобы не упасть, встал на цыпочки, чтобы казаться выше ростом, провел языком по пересохшим губам и заговорил снова.

Но он больше не был великим обличителем. Его амплуа неожиданно изменилось: теперь он превратился в смиренного просителя. Впервые за все время существования Конвента маленький воинственный бывший капуцин произносил подобную речь. Он умолял депутатов не допускать принятия декрета, который может ударить хотя бы по одному из них. Любого народного представителя следует выслушать, прежде чем выносить ему обвинение.

Его перебил голос из зала:

– А как же жирондисты, Шабо? Разве их выслушали?

Шабо умолк и обвел безумным взглядом ряды законодателей, пытаясь понять, кому принадлежит голос. Его разум сковал страх. Он не мог найти ответа, словно кровь казненных жирондистов, восстав, душила его.

Тут раздался другой голос, спокойный и властный. Он принадлежал Базиру, который сохранил мужество, а вместе с мужеством – способность рассуждать здраво. Он встал с места и произнес слова, которые должен был произнести Шабо.

– Жирондистов приговорил к смерти народ, – твердо заявил он. – Тут не может быть никаких аналогий. Сейчас же на основании невразумительных обвинений ведется атака на истинных друзей Свободы. Я поддерживаю предложение Шабо. Я требую, чтобы его приняли.

Следом выступил депутат, который поддержал Базира в том, что любого члена Конвента нужно выслушать, прежде чем выносить обвинение, но в остальном согласился с Филиппо: тех, кто попытается обойти предложенный декрет, следует объявить вне закона.