— Врешь!

Сказал это мужской голос. И опять потекло неразборчивое.

— Ну и дурак будешь! — объявил женский голос. — Тебе же хуже!

Баба явственно угрожала своему собеседнику. И он, струхнув, принялся ее уговаривать — Стенька, не разбирая слов, убедительность и даже мольбу в голосе уловил отчетливо.

— Так не сам же ты пойдешь!

— Ты, что ли?

Опять забубнили невнятно. Потом вдруг выскочило слово «поровну». Оно вызвало ожесточенный спор. Очевидно, собеседники торопились, потому что вскоре мужской голос довольно громко произнес:

— Бес с тобой!.. Треть — да и пошли прочь!

Стенька порадовался за молодца — баба-то просила половину, а он ей лишь треть уступает.

— А за беса огребешь.

Стенька едва поборол искушение поскрести в затылке — что же там за женка такая грозная?!

Очевидно, в баньке все обсудили, пришли к соглашению и порешили расстаться. Стенька услышал шаги — и на пороге встал человек. Стенька видел его из-за угла и не сразу понял, что человек-то — девка. Да какая! Когда она пошла от баньки прочь, Стенька подивился росту, стати и длинной русой косе из-под шапки, пышно отороченной лисьим мехом. Она-то и оставила здоровенные следы.

Видимо, девка ожидала, что ее собеседник выйдет следом, он же все не выходил, и она повернулась. Стенька увидел красивое румяное лицо, и лицо это было знакомо!

Девка была та самая, которую тайно подсылал в приказную избу сучий сын и выблядок Данилка Менжиков!

Пождав несколько, девка пожала плечами и пошла себе в сторону Москвы-реки. Очевидно, и впрямь обо всем условилась.

Изумившись, Стенька проводил ее взглядом и не сразу повернул голову обратно к высокому порогу баньки. Когда же повернул — девкин приятель, перешагнув, застыл, словно в недоумении. Так застывают, видя, что приближается человек, встречаться с которым неохота, а убегать — поздно.

И тут оказалось, что ангел-хранитель Стенькин, а может, и святой его покровитель Степан, патриарх Константинопольский, там, в небесах, не дремали. Кто-то из них словно ослопом по лбу треснул незадачливого своего подзащитного! И от того небесного ослопа у Стеньки в голове такая ясность сделалась, хоть ее, голову, заместо большой восковой свечи к ужину на стол ставь!

Прежде всего — он узнал того бойкого молодца, которому невтерпеж было переписать деревянную грамоту. А потом он вспомнил, что это за молодец такой, да где они встречались. Встречались же они, когда Стенька летом, участвуя в облаве на скоморохов, сам к ним в плен и угодил. Скоморох — вот кто это был! А звать — Томила!

А затем Стенька поглядел туда, куда уставился скоморох, и увидел, что от Волхонки движется к «Ленивке» человек — высокий, быстрый, рыжебородый. Стенька бы даже назвал этого человека долговязым, потому что тулуп — и тот не мог прибавить ему дородства.

Долговязый тоже увидел скомороха и поспешил к нему, причем и по походке было видно — сгорает от желания заехать в ухо или брязнуть по зубам.

Он так быстро очутился возле баньки, что Стенька не успел даже отшатнуться за угол. Но приветствовал Томилу на удивление странно:

— Опять тут околачиваешься, блядин сын? Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да и вынести! Твоего тут никого и ничего более нет!

— Да я-то чем виноват? — возмутился скоморох. — Ты думай-то прежде, чем говорить!

— Ах, ты у нас ангелок невинный! Чтоб я тебя тут больше не видал! Тут теперь только наши будут. А Трещале, вору, передай: встречу — убью! — сказал долговязый.

— Это вы с ним на льду разбирайтесь, кто кого убьет, мое дело сторона, — видя, что вроде бы грозу пронесло стороной, буркнул Томила.

— Так уж и сторона!

— А я — накрачей. Нам, веселым, в накры бить, а не ваши заварушки расхлебывать, — дерзко отвечал Томила. — Так Одинцу и скажи.

Повернулся и зашагал прочь.

Стенька кинулся было следом.

— Стой, стой! — с таким заполошным криком подбежал посланец. — Полушка моя где?

Стенька с большой неохотой повернулся к нему.

— А Щербатого что ж не привел?

— Дядька Левонтий велел тебе обождать чуток, сейчас сам выйдет. А в кружало ходить не велел… и еще кланялся… Полушку давай!

— Эй, молодец! — окликнул долговязый. — Коли тебе кто из «Ленивки» надобен, так вот он я. Как раз туда и шел…

— Вот твоя полушка, — Стенька честно расплатился, причем его душа разрывалась на части: ежели по уму, то следовало бежать за скоморохом, который уж точно был причастен к исчезновению деревянной грамоты, или же за девкой, которая точно была причастна к покраже мертвого тела, а не добираться до Рудакова, который вообще непонятно к чему причастен!

— А ты кто таков? — спросил ярыжка долговязого. — Я-то по дельцу хожу, меня Земского приказа подьячий Деревнин послал, мне кое-что разведать бы.

— Я Щербатого подручный, Сопля. Что нужно — спрашивай. Нам с Земским приказом ссориться ни к чему.

— Так тебя и нужно! Скажи-ка, тебе родионовский приказчик Перфилий Рудаков знаком?

Спрашивая, Стенька глядел на Соплю очень внимательно.

Ему не раз доводилось слышать от добрых и по виду простодушных людей такое несусветное вранье, что он был настороже.

— Перфилий Рудаков? — переспросил Сопля. — А на что он тебе?

— Мне-то он ни к чему, а подьячий мой розыск по одному дельцу ведет. Тот Рудаков у многих людей деньги в долг взял да и пропал. А люди у купца Родионова служат, так купец вчера челобитную подал.

Стенька сказал чистую правду — кроме челобитной, разумеется, которую придумал в последний миг. Но он мог биться об заклад — когда преподнес Сопле это подкрепляющее правду вранье, Сопля несколько прищурился. Что-то было не так…

— Приходил к нам как-то Перфилий, вроде бы даже Рудаков по прозванию. Вино предлагал, да Левонтий поостерегся. Нам перед Масленицей вино-то нужно, да непоказанным вином торговать — себе дороже встанет. Коли донесут, да коли приказные со стрельцами придут выемку делать, так все винишко отберут, и показанное, и непоказанное. На нем же клейма-то не стоит! Так что тут вашему приказу уцепиться не за что. А с чего бы его в «Ленивке» искать стали?

— Да видели на Волхонке, где-то тут встречали.

— Нет его тут. Более ни о чем спросить не хочешь?

— Да вроде и не о чем.

— Бывай здоров, молодец, а мне — недосуг.

Сопля пошел к кружалу. Стенька резко развернулся, но Томилы не увидел. Тот давно свернул, и поди знай, налево или направо.

Стенька встал в пень…

Сопля почуял обман? Или же Стенька брякнул такое, что целовальников подручный догадался о надувательстве? Что же это могло быть? И разве купец не вправе подать челобитную на мошенника?..