Почему не стоит говорить о скором возвращении, Воронцов и сам не знал, просто ему не хотелось этого делать. А в неясных случаях он предпочитал доверять своей интуиции.

Зато завтрак он постарался затянуть так, чтобы выехать не более чем за полчаса до момента «Ч», выражаясь языком военных приказов.

Выходя из дома, он чуть приотстал от Берестина, оглянулся, нет ли поблизости кого из охраны, и быстрым движением переложил свой «ТТ» из кобуры в карман галифе. Раньше этого сделать было нельзя, длинный пистолет был бы заметен.

— Давай я за руль сяду… — сказал Воронцов Новикову. — Вряд ли когда еще доведется сталинский «ЗИС» пилотировать.

Водитель, когда Новиков приказал ему выйти, спросил растерянно:

— А мне как же?

— Оставайтесь здесь. Я за вами «эмку» пришлю. А пока отдыхайте…

После вчерашней «смены караула» в Кремле обычной охраны на трех таких же точно черных «ЗИСах» с Новиковым не было, и это тоже оказалось на руку Воронцову. Если б охрана присутствовала, его план не имел бы ни малейших шансов. Он бы и затевать его не стал.

Дмитрий вел машину, сообразуясь с сигналами зуммера, который давал теперь уже непрерывный отсчет времени.

Солнце поднималось над лесом тусклое и малиновое, но небо было чистое и день, судя по всему, ожидался теплый.

— Все-таки интересно, — вернулся Воронцов к теме, занимавшей все его мысли, — может ли Сталин перевоспитаться? Я условно говорю — перевоспитаться. Точнее — пересмотреть свои позиции? Все же старый человек, седьмой десяток… Друзей-помощников никого не осталось, новых завербовать вряд ли успеет. А тут — война, победоносная, само собой. Рядом верный соратник Марков, да и другие… Возможен ли такой вариант, чтобы он, как вот ты, Андрей, ему импульс дал, так и погонит по инерции до самого 53-го года делать не то, что его левая нога хочет, а к пользе отечества?

— Нет, Дим, вряд ли он перевоспитается, — серьезно и грустно ответил Новиков. А Берестин только фыркнул. — То, что мы сделали и делаем, конечно, как-то его ограничит. На год, на два, до Победы. А там… Не знаю, как именно, настолько далеко заглянуть ему в душу я не могу, но то, что он не смирится с ограничением своего самодержавия — уверен.

— Новый террор развернет или еще почище пакость придумает, — вставил Берестин.

— А где ж он для террора силы возьмет? — спросил Воронцов. У него оставалось еще четыре минуты.

— Ну, капитан, ты совсем в политических науках дикий… Чего-чего, а на это добровольцев всегда хватит. Только свистни…

Воронцов снял ногу с акселератора, чуть подвернул руль вправо. Машина плавно остановилась.

— Ты чего? Прогуляться захотел? — удивленно приподнял бровь Новиков.

— Да нет. Приехали. Пора вам, ребята.

— Что, уже? — Берестин даже возмутился, потому что имел совсем другие планы на ближайшее время.

Но Воронцов не дал ему времени на споры и размышления.

— Уже, уже. Приготовьтесь. На все — минута. Спокойно. Леша, подвинься поближе к Виссарионычу, как на семейной фотографии, чтоб за раз захватить…

Учащающиеся импульсы с прибора перешли в непрерывный пульсирующий сигнал. Воронцов повернул руку с часами циферблатом внутрь машины. От пронзительного ультразвукового визга заныли корни зубов, и сразу наступила глухая тишина утреннего подмосковного леса. Такая тишина, которую нарушал только ветер, шелестящий в желто-красной листве.

Одновременно он опустил руку в карман, сжал пластмассовую ребристую рукоятку пистолета.

Воронцов решил закончить эту затянувшуюся, давно вышедшую из-под контроля историю очень просто, хотя и аморально.

Два выстрела в голову Сталина — и все проблемы мира и социализма будут решены хотя бы в здешней исторической реальности.

Прибор сработал — Новиков и Берестин только что перенеслись из этих тел в свои, плавающие в капсуле нулевого времени на «дальнем берегу», на Валгалле, в трех десятках парсек от Земли.

Момент перехода Воронцов уловил по ставшим бессмысленными глазам Новикова (нет, теперь уже только Сталина), еще секунду назад смотревшим на него с удивлением.

Этого Воронцов и ждал. Сейчас он стреляет в Сталина — вот когда, наконец, история по-настоящему изменит свой ход. Тут уж без вариантов — кто бы ни пришел на смену тирану, его политической линии он продолжить не сможет.

Друзьям о своем плане он не сказал не только потому, что боялся возражений. Хотя, конечно, трудно сказать человеку, что через пять минут он будет тобой убит. Прежде всего Дмитрий опасался, что его намерение станет известно пришельцам. И тем, и другим. А вот им, как раз, он и хотел показать, кто хозяин ситуации. Вы строили свои планы? Ну так нате, получите! Мне плевать, на какой вариант вы рассчитывали, вот вам мой, и подавитесь!

Сейчас он выстрелит Сталину в голову, отскочит на пару шагов от машины и постарается ранить Маркова, лучше всего — в плечо и в ногу. Чтобы у него было моральное оправдание. Юридического ему не нужно. Если не дурак — сумеет найти выход.

Воронцов вскинул пистолет, нажимая спуск, непроизвольно зажмурился, представив, как брызнут кровь и мозги от выстрела почти в упор.

Только выстрела не получилось.

Вокруг него сомкнулись стенки вдруг отвердевшего пространства, втянувшие Воронцова в тот же внутренний двор Замка, из которого он начал свое очередное путешествие.

— Все, капитан, отбой, — услышал он голос Антона и открыл глаза. Почувствовал не то чтобы разочарование, а облегчение и злость сразу. Пришелец снова оказался умнее. Но зато и убивать не пришлось.

Пусть величайшего в истории преступника, а все же…

Однако палец Воронцов не остановил. Пистолет подбросило в руке раз, второй и третий. От гулкого грохота заложило уши.

«А если бы я сейчас в тебя, под запал?» — подумал он, по-ковбойски, как Юл Бриннер в «Великолепной семерке», дунул в ствол и опустил «ТТ» в кобуру.

— Знал бы ты, братец, как ты мне надоел… — сказал Воронцов подчеркнуто небрежно. Чем еще мог он выразить свои чувства? Жизнь не научила его сложным формам проявления эмоций, подобных тем, какими пользуются персонажи «интеллектуальной прозы».

— Сам виноват, — ответил Антон. — Все время стараешься что-то мне доказать. Зачем? Никак не поймешь, что я ведь не человек…

— Пожалуй. Что сделаешь — антропоцентризм. Не могу выйти из круга врожденных предрассудков… — вздохнул Воронцов. Но при этом подумал: врешь ты, парень. Или я совсем уж законченный дурак, или ты человек гораздо больше, чем сам о себе догадываешься. Ну да ничего, еще не вечер…

— Из-за своего гонора ты чуть все не испортил, — продолжал выговаривать ему Антон. — Мы ведь все очень четко с тобой спланировали. Весь смысл интриги в том и заключается, чтобы Сталин оставался в измененной реальности. Твои друзья и без этого порядочно поднапортили. Неужели трудно обойтись без импровизаций? Мне даже страшно представить, что произошло бы, успей ты выстрелить…