Хоть бы один смешок! Но как же колотятся и ухают их сердца, как ритмично раскачиваются их бедра, как мотаются туда-сюда их головы, а глаза закатываются под самый лоб, совершенно исчезая в глубинах их маленьких легкомысленных черепушек, стоит им только услышать Похотливую Самку, не говоря уже о том, чтобы увидеть всю эту бессвязную чепуху, которая сопровождает фонограмму ее последнего видеоклипа!

Нетрудно понять, почему мне потребовалось побыть в одиночестве в церкви Благодати Господней на Холме.

На этой неделе я на уроке «канлита», как выражается наша язва мисс Прибст, читал своим девчонкам из тринадцатого класса «Спутники Юпитера» — этот чудесный рассказ Элис Манро. Я слегка волновался, когда читал рассказ, потому что одна моя ученица — Ивонна Хьюлетт — оказалась в ситуации, слишком похожей на ту, в которой оказалась главная героиня рассказа: ее отец лежал в больнице и готовился к рискованной операции на сердце. Я вспомнил, что случилось с отцом Ивонны Хьюлетт, только когда начал читать «Спутники Юпитера» всему классу. Остановиться или взять другую вещь было уже поздно, и я продолжал. Кстати, это вовсе не жестокий рассказ — наоборот, он греет, если не сказать — обнадеживает, тех детей, у которых родители попали в больницу с больным сердцем. Но все равно, что я мог сделать? Ивонна Хьюлетт совсем недавно пропустила целую неделю занятий, когда у ее отца случился сердечный приступ. Все время, пока я читал рассказ Манро, ее лицо оставалось напряженно застывшим — естественно, она напряглась с первой же строчки: «Отца я нашла в кардиологическом отделении…»

Что же я за бестолочь такая? — подумал я. Мне хотелось прервать чтение и сказать Ивонне Хьюлетт, что все закончится хорошо — хотя и не имел никакого права давать ей подобные обещания, особенно насчет ее бедного отца. Господи, ну и положеньице! Я вдруг почувствовал, что напоминаю себе своего отца, — я ведь сын своего несчастного отца, подумал я. Затем я пожалел о том зле, которое ему причинил. На самом деле в конце концов все получилось правильно — вышло так, что я оказал ему услугу, чего я вовсе не собирался делать.

Оставив пастора в ризнице одного, я забрал с собой бейсбольный мяч и вышел на улицу, размышляя, что он будет говорить на похоронах Оуэна Мини. Когда я поехал повидаться с Дэном Нидэмом, то сунул мяч в «бардачок» своей машины. От ярости я не соображал, что мне делать — вплоть до того, рассказывать вообще Дэну или нет.

Вот тогда-то я и спросил Дэна Нидэма — он ведь никогда не отличался особой религиозностью, — зачем он так настаивал, чтобы мы с мамой перешли в другую церковь, ушли из конгрегационалистской церкви и стали епископалами.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Дэн Нидэм. — Ты же сам все это придумал!

— Постой-постой, а ты что имеешь в виду? — пришла моя очередь удивиться.

— Твоя мама сказала мне, что у тебя все друзья в епископальной церкви. В частности, Оуэн, — сказал Дэн. — Она сказала, что ты просил ее, нельзя ли перейти в другую церковь, чтобы можно было ходить в воскресную школу вместе с друзьями. В конгрегационалистской церкви, сказала она, у тебя друзей нет.

— Это мама так сказала? — переспросил я. — А мне она говорила, что мы оба должны стать епископалами, чтобы быть в одной церкви вместе с тобой, — ты ведь епископал.

— Вообще-то я пресвитерианин, — заметил Дэн. — Хотя это не так уж важно.

— Значит, она солгала нам, — сказал я.

Помолчав, он пожал плечами.

— Сколько тебе тогда было? — спросил Дэн. — Восемь, девять, десять? Может, ты просто не все помнишь как следует.

Я раздумывал некоторое время, не глядя на него. Затем сказал:

— Вы ведь долго были помолвлены, перед тем как поженились. Где-то, наверное, года четыре, если я правильно помню.

— Да, около четырех лет — все верно, — насторожился Дэн.

— А почему вы так долго ждали, чтобы пожениться? - спросил я. — Вы ведь оба знали, что любите друг друга, разве нет?

Дэн оглядел книжные полки на скрытой двери, ведущей в потайной подвал.

— Твой отец… — начал он и запнулся. — Твой отец хотел, чтобы она подождала.

— Зачем? — удивился я.

— Чтоб ей не сомневаться. Насчет меня, — ответил Дэн.

— Да ему-то что за дело было до этого? — вскрикнул я.

— Вот. Точно то же самое я говорил твоей маме: ему до этого нет никакого дела… если только она сама во мне не сомневается. Конечно, она не сомневалась! Как и я, впрочем.

— Почему тогда она сделала так, как он велел? — спросил я Дэна.

— Из-за тебя, — сказал мне Дэн. — Она хотела, чтоб он пообещал никогда тебе не признаваться. А он все никак не соглашался дать такое обещание, если она не подождет с замужеством. Нам обоим пришлось ждать, пока он не дал слова никогда не заговаривать об этом с тобой. На это ушло четыре года.

— А я всегда думал, что мама сама рассказала бы мне, если бы не погибла, — сказал я. — Я думал, она просто ждет, пока я вырасту, а потом скажет.

— Она вообще не собиралась тебе говорить, — сказал Дэн. — Она сразу ясно дала мне понять: ни ты, ни я никогда об этом не узнаем. Я согласился; тебе бы тоже пришлось с этим согласиться. А вот отец твой никак не соглашался — целых четыре года.

— Но он ведь мог сказать мне после того, как мама погибла, — удивился я. — Кто бы узнал, что он нарушил обещание, если бы он все рассказал мне? Только я, больше никто, — а я бы никогда не узнал, что она заставила его что-то такое пообещать. Да мне и в голову никогда не приходило, что ему хочется мне признаться!

— Наверно, это такой человек, что если он пообещал, то ему можно доверять, — сказал Дэн. — Я раньше считал, он просто ревнует ее ко мне; я думал, он заставляет ее ждать так долго только потому, что надеется, я ее брошу или ей наскучит со мной. Я думал, он пытается сделать так, чтоб мы разбежались, а все это с проверкой наших чувств и его обещанием — сплошное притворство. Но теперь мне кажется, он, вероятно, и вправду боялся, чтобы она не ошиблась во мне, и ему, видно, было трудно пообещать, что он никогда не попытается наладить с тобой отношения.

— Ты знал про «Даму в красном»? — спросил я Дэна Нидэма. — И про «Апельсиновую рощу», и про все остальное?

— Это было единственное место, где они могли видеться и разговаривать друг с другом, — сказал Дэн. — Вот все, что я знаю. И я не буду тебя спрашивать, откуда обо всем этом знаешь ты.

— Ты слышал когда-нибудь о Фрибоди Черном Черепе? — спросил я Дэна.

— Это был старый чернокожий музыкант — твоя мама очень его любила, — ответил Дэн. — Я знаю, кто это такой, только благодаря нашей с мамой последней поездке в Бостон, перед тем, как она погибла, мы ездили на похороны Черного Черепа.

Стало быть, Дэн Нидэм верил, что мой отец — человек слова. А много ли мы знаем таких людей? — спрашивал я сам себя. Мне казалось бессмысленным разубеждать Дэна в искренности моего отца. Мне и самому казалось почти бессмысленным мое знание о том, кто мой отец, и я был уверен, что такое знание тем более не обрадует Дэна. Ну какая ему радость узнать, что преподобный Льюис Меррил сидел в тот день на открытой трибуне бейсбольного стадиона и молил Бога, чтобы моя мама умерла, — не говоря уже о том, что пастору Меррилу хватило самонадеянности поверить, будто его молитва подействовала? Конечно же, Дэну вовсе не нужно все это знать. И зачем было маме стремиться уйти из конгрегационалистской церкви в епископальную, если не для того, чтобы держаться подальше от мистера Меррила? Мой отец не был смелым и благородным человеком, но однажды он попытался повести себя смело и благородно. Он боялся, но все же нашел смелость по-своему помолиться за Оуэна Мини — и сделал это весьма хорошо.