Так от него ничего и не добились, и он был отпущен с миром. Проблема отношения к населению была решена так, как это соответствовало началам гуманности и человеческого достоинства.

Я менее всего хочу глумиться над этими принципами, но хочу только сказать, что в суровой обстановке Гражданской войны они не всегда бывают безопасны. Этого никак, к сожалению, не могли понять все те, кто требовал от генерала Деникина введения конституционных гарантий и поносил Добровольческую армию за ее жестокое отношение к населению. Конечно, ненужная жестокость не может быть оправдана даже и на войне, но раз втягиваешься в войну, нельзя избегать и жестокости. Наши подозрительные находки не побудили нас применить к населению ряд репрессий, но если бы мы их применили, то, может быть, избежали бы и ненужных жертв. Мы выставили усиленную ночную охрану, особенно в сторону открытых каменоломен и Аджимушкая, и тем, в сущности, ограничились.

Первая ночь прошла спокойно. На следующий день наша молодежь энергично обследовала каменоломню. Галерей оказалось очень много, и их всех нельзя было пройти до конца. Так и не установлено было, куда ведут и где кончаются подземные ходы. Среди дня в деревню приезжали какие-то люди с морской рыбой, мужчина и женщина. Женщина показалась нам уж очень интеллигентной для торговки, поговорили о том, что ее следовало бы арестовать, но так и не арестовали. Вечером того дня я стал в дозор в первую смену, невдалеке от входов в каменоломню. Я лежал на небольшом курганчике, возвышающемся на берегу оврага, и входы в каменоломню были прямо напротив меня на другом берегу. Стоявший со мной подчаском татарин-солдат, видно, крепко хотел спать. Прикорнув на земле, он неустанно начинал похрапывать, сначала мягко, потом все сильнее и сильнее настоящим богатырским храпом.

— Измаил, не спи, — будил его я.

— Ны как нэт, спать, ныкак нэвозможно, — получал я ответ, и через несколько мгновений снова раздавался его богатырский храп.

Наша смена была в полночь, и время тянулось бесконечно долго. Вероятно, было уже около полуночи, когда сбоку от меня на краю деревни сильно залаяли собаки. Вскоре после того мне начало казаться, что в овраге кто-то ходит, я явственно слышал шум шагов и падение срывавшихся с крутизны камней. Если ночью прилечь низко к земле и смотреть вдаль, легче бывает рассмотреть очертания лежащих впереди предметов, но, сколько я ни прилегал и ни всматривался в темноту, впереди ничего не было видно. Наконец, шум шагов стал слышаться слишком явственно. Взошел косой рог месяца на ущерб, и при его тусклом свете мне казалось, что невдалеке от входа в каменоломню на дне оврага двигаются какие-то тени. Я разбудил Измаила. Спросонья сначала он ничего не мог понять, но потом его острый взгляд сразу уловил присутствие людей.

— Так точно, ходыт, — прошептал он, — вона ходыт.

И стал целиться из своей винтовки. Мы получили приказание стрелять без опроса и предупреждения. Я нервно ждал выстрела, а выстрел все не шел. Ну, ну, скорей стреляй, думал я. И все то же молчание. Наконец он грохнул с неожиданной силой, раскатился по оврагу и отозвался несколько раз где-то сзади нас. И тотчас же в овраге мелькнуло несколько огоньков, а за ними раздалась характерная трескотня стреляющих винтовок.

Я приказал Измаилу тотчас же бежать с докладом к караульному начальнику, а сам остался на посту. Вскоре я услышал, что в степи против деревни еще затрещали выстрелы. Я стал волноваться, и мне стало казаться, что меня могут отрезать и окружить. Между тем все затихло. В овраге не обнаруживалось никакого движения, что не только не успокаивало меня, но еще более волновало. К счастью, через несколько минут я услышал приближающиеся голоса и шаги наших. Меня пришли сменять.

Я не дошел еще до начала нашей улицы, как около дома, где мы квартировали, при выходе в степь затрещал наш пулемет. Затем пустили несколько снарядов, чтобы попугать подходившую к нам разведку врага. В общем, картина была довольно ясна: каменоломщики подходили к деревне, производя ночную разведку, но нарвались на наши дозоры и ретировались. Теперь мы им на закуску решили дать пулемет, чтобы отбить охоту от дальнейших прогулок.

Я совершенно был уверен, что враг нарвался, ушел и больше не вернется. Под влиянием этой уверенности я решил по-настоящему выспаться остаток этой ночи. В нашей избе еще не спали, я поболтал немного, а затем залег на свободную кровать и тотчас же уснул мертвым сном.

Не знаю, сколько я спал, но разбудил меня чрезвычайный шум, поднявшийся в нашей комнате. Первое мгновение спросонья ничего нельзя было понять. Потом услышал я залпы вокруг избы и крики наших:

— Одевайся, вставай, нас окружили.

Меня охватила жестокая нервная дрожь, зуб, что называется, не попадал на зуб. Руки дрожали, и в темноте я не мог найти части разбросанной одежды. Кто-то зажег свет, и тотчас же в ответ раздался залп, стекла зазвенели и посыпались из окна.

— Гаси, гаси свет, — кричал кто-то. — Вылезай из избы, а то хватит граната.

Я кое-как натянул сапоги, надел подсумок и взял винтовку. В избе уже никого не было, я был последним.

Помню, я машинально остановился, когда подбежал к двери. На мгновение мною овладело чувство, похожее на то, которое испытываешь, когда приходится прыгнуть в ледяную воду. И по приобретенной еще в детстве привычке креститься, когда прыгаешь в воду, я перекрестился и выпрыгнул в непроглядную темень двора. Я инстинктивно наклонял голову, ожидая или выстрела в упор, или удара по голове. С таким чувством я пробежал двор, наткнулся на какого-то тоже бежавшего человека и выскочил на улицу. Вокруг продолжали стрелять, и нельзя было понять, откуда и в кого стреляют. Выбежав из ворот, я остановился. Куда бежать, думал я. Налево лежала деревня, направо конец улицы и степь. Твердая уверенность, что нападение идет из степи, а не из деревни, где были расположены наши, повернула меня в левую сторону. Я побежал по пустынной улице под гору и достиг первого перекрестка. Здесь я был окликнут несколькими пробирающимися под забором людьми.

— Стой, кто идет!

— Свой.