Де Гиш вернулся из Польши, где воевал с блеском, и пожелал вновь занять свое место среди свитских дворян Месье. Месье его возвращение не обрадовало. И более того — оно его крайне раздражило. Он запретил Мадам принимать де Гиша и видеть его даже издалека.

Но любовь изобретательна. Де Гиш под разными обличьями ухитрялся хоть на несколько минут увидеть свою возлюбленную. И в ее рассказах некоторые подробности заставили его заподозрить де Варда в предательстве. Он потребовал от де Варда объяснений. Де Вард, желая выпутаться из неловкой ситуации и сохранить свое место возле Мадам, сплел такую историю, в которой никто ничего не понял, что только усилило подозрения графа. Де Вард, почувствовав, что теряет почву под ногами, предложил обратиться к беспристрастному суду герцогини де Мекленбург. Мадам и Месье одобрили этот выбор, и Изабель было предложено высказаться или в пользу де Гиша, — а она знала, что де Вард действительно предал графа, — или в пользу де Варда, которого сама она боялась теперь как чумы, чуть было не попав в расставленные им сети. Мадам была рада, что в судьи выбрали ее подругу, но Изабель, чувствуя себя с каждым днем все хуже, желала одного: покоя. И поэтому отправила к принцессе Бастия с запиской, в которой объяснила свое состояние и наотрез отказывалась высказываться в пользу того или другого, закрыв перед обоими двери своего дома.

Де Вард потребовал от де Гиша удовлетворения, вызвав его на дуэль. Он великолепно владел и шпагой и пистолетом, рассчитывал на свою ловкость и надеялся избавиться от де Гиша. Де Гиш владел оружием не хуже, но Изабель, боясь, как бы с ним не случилось несчастья, тайком предупредила о дуэли короля. Король, не медля ни секунды, призвал к себе де Варда и де Гиша и приказал помириться в своем присутствии и в дальнейшем вести себя смирно, если не хотят оказаться в тюрьме в ожидании еще более серьезного наказания. В результате молодые люди остались непримиримыми врагами, но теперь было нечто общее: они оба затаили недобрые чувства к Изабель.

Но она об их чувствах и не думала. Она всерьез расхворалась и никого не хотела видеть. А если кого и хотела, то не могла, и причины на это были разные. Госпожу де Бриенн приковал к постели сильный бронхит. Мари де Сен-Совёр по-прежнему находилась в Нормандии и готовилась там к новому замужеству. Они с Изабель очень давно не виделись, но вели оживленную переписку. А дорогой сердцу Изабель Конде вновь страдал от одного из тех странных припадков, какие время от времени стали мучить его после нежеланного брака. Лето стояло жаркое и влажное, на улице Сент-Оноре было душно, и Изабель отправилась в Мелло, где было несравненно приятнее.

В августе месяце в Мелло приехал и ее супруг, вернувшийся из Германии. Настроение у него было скверное, путешествием он был недоволен: император не оказал ему поддержки, на которую он рассчитывал, а родня по-прежнему действовала против него самыми крайними и недостойными средствами, разоряя его и позволяя разорять его шведам.

Не радовало его и поведение Людовика, который до сих пор так и не взял под свою защиту его красавицу-супругу, хотя поначалу отнесся к их браку более чем благосклонно. Зато сами супруги встретились с нежностью. Изабель чувствовала себя очень слабой, и в ее болезненном состоянии присутствие рядом сильного мужчины действовало на нее благотворно. Муж казался ей защитой от козней судьбы. Они вместе сделали несколько визитов, съездили в Монбюиссон на похороны аббатисы Нотре-Дам-ла-Рояль, заместила которую одна из принцесс-курфюрстин, и не раз вместе навещали Шатийи. А когда зарядили осенние дожди, с удовольствием сидели дома у камелька. Изабель не становилось лучше, она слабела день ото дня, вызывая серьезные опасения у близких. Ночью двадцатого ноября она преждевременно родила мертвого ребенка, и эти роды могли стоить жизни и ей самой…

Изабель переживала тяжкое горе. Она лишилась еще одного сына, и Кристиан разделял ее горе вместе с госпожой де Бутвиль, приехавшей, чтобы сидеть у постели дочери, которая поправлялась, но очень медленно. Изабель была все еще слишком слаба и не смогла сопровождать мужа в Ратисбон[79], куда они предполагали поехать вместе, чтобы предстать перед императорской комиссией и отстаивать свои интересы. Десятого декабря Кристиан уехал один, унося в сердце сожаления и тревогу, так как Изабель все еще не могла подняться с постели. Однако она продолжала писать письмо за письмом господину де Льону, и он уже не знал, каким святым ему молиться. Как бы мало сил ни было у больной, духом она была сильна, сохраняла присущее ей мужество, посылала своему супругу деньги, дельные советы и ласковые слова, в которых он больше всего нуждался. Шведы расположились зимовать в Мекленбурге и вели себя так, словно эти края уже принадлежали им, а в Ратисбоне продолжались нескончаемые словесные прения.

Во Франции дела шли не лучше. Положение герцогини не только не улучшилось, но стало гораздо хуже по причине, которая, на первый взгляд, ее совершенно не касалась. А причина была следующей. Шевалье де Лоррен пожаловался де Варду на «чрезмерную строгость» одной из фрейлин Мадам, на что тот, громко рассмеявшись, недолго думая, ответил:

— Обратились бы лучше к госпоже, а не к служанке. Госпожа гораздо сговорчивее!

Громовой голос графа раскатился далеко по коридорам. Оскорбительные слова были услышаны, переданы принцессе, и она немедленно пожаловалась королю. Король отправил виновного в Бастилию, где тот хоть и сидел в камере, но мог принимать кого угодно, так как не был ни убийцей, ни государственным преступником. Де Варда навещали многие дамы, навещали и господа, и даже сам Месье.

Желая отомстить Мадам, де Вард объявил, что де Гиш был автором того самого знаменитого анонимного письма о Лавальер, которое было адресовано королеве и которое Мария Молина передала в руки королю. Молодой граф признался, что написал его по настоятельной просьбе графини де Суассон. А графиня де Суассон, в свою очередь, смеясь, объяснила, что заговор был составлен исключительно ради спокойствия Мадам, которая находилась в отчаянии из-за того, что причиняет горе королеве, считаясь любовницей короля.

Мадам снова оказалась в центре внимания двора, гордость ее была уязвлена, и она, не желая вновь стать героиней толков и пересудов, отправилась прямо к королю, бросилась ему в ноги и чистосердечно рассказала, как было дело. Мадам была так прелестна, ее глаза были полны слез, и Людовик