такой спектакль было бы невозможно, как невозможна была здесь и сама Элиза Дулитл (в том виде, в котором он представлял её для этого действа). Всё по тем же причинам: из-за конформизма, из-за напускной стыдливости, из-за женского малодушия. Он чувствовал себя родившимся не ко времени. Оставалось только стоять в сторонке и высмеивать собственную социальную прослойку, учёных подражателей англо-американскому образу жизни: свою жену, её отца, добропорядочного сенатора, всех этих людей – невесомую пену аристократии, пузырящуюся на поверхности болота.

А заодно и всех остальных, всех своих собратьев-филиппинцев: скопище суеверных маньяков, искателей чудес, статуепоклонников, сочащихся стигматами, исступлённых самобичевателей, что бегают на Страстную пятницу из провинции в провинцию, покрытые кровавыми, собственноручно нанесёнными ранами, тогда как как другие выходят, чтобы поколотить их палками или остудить язвы водой из старых жестянок из-под супа, а также того человека из провинции Котабато, который ежегодно распинал сам себя в церкви на глазах у рыдающих соседей.

Шкипа Сэндса ждёт петля. Меня тоже.

Почему бы, чёрт возьми, и нет?

Он думает, что я хороший парень и несчастный человек.

* * *

Подходя к ступеням старого здания Высокого суда Куала-Лумпура в день вынесения приговора, Джимми Шторм поднял взгляд на уровень второго этажа и увидел несколько женщин в ярких платьях – вероятно, секретарш: они устроили пикник на балконе и обедали, установив плошки риса прямо на колени. Кладя пищу в рот, женщины подносили плошки почти вплотную к лицам, но при этом не переставали смеяться и болтать на своём певучем наречии.

На верхней ступеньке Шторм остановился. Он не знал, куда идти. Сверился с распечатанной повесткой дня под стеклом, выбросил окурок и растоптал его каблуком, а затем протиснулся сквозь огромные деревянные двери Высокого суда – выстроенного в мавританском стиле, по-тропически колониального в своих просторных интерьерах, гулкого и сумрачного – на его помпезном фоне заботы тех, кто сюда приходил, казались мелкими и недостойными внимания.

Занял место на самой задней скамье зала заседаний № 7, в котором в 13:00 предстояло выносить приговор некоему торговцу оружием – китайцу по имени Лау. А затем, в 14:00 – заключенному, назвавшемуся Уильямом Френчем Бене.

Один жёлтый огнетушитель. Двенадцать люминесцентных ламп под потолком. Табличка на малазийском, или какой тут у них в ходу: «DI–LARANG MEROKOK» – он предположил, что это означает «Не курить». Одиннадцать вмонтированных в стену электровентиляторов на случай отказа системы центрального охлаждения. Шторм сомневался, что такое способно когда-либо случиться. В Куала-Лумпуре всё работало как часы. Люди казались исполнительными и знающими своё дело.

В передней части зала суда у стола для подсудимых сидел адвокат в сером костюме и изучал улики против своего подзащитного: вращал барабан какого-то револьвера, по-видимому, системы «Смит-Вессон детектив спешал», взводил курок – и на один мимолётный, медитативный миг прицелился в высокую скамью, на которой, согласно вывешенной на входе повестке дня, с минуты на минуту воссядет его честь господин Шейх-Дауд Хади Понусамми.

Если не принимать во внимание Шторма, зал суда был в безраздельном распоряжении адвоката. Он направил пистолет на пустующий стол судебного секретаря, а точнее – на табличку с надписью «DI–LARANG MEROKOK». Нажал на спуск, и раздался щелчок бойка.

Обед закончился. Шторм услышал звук шагов, эхом разносящийся по зданию. Встал и подошёл к окну с видом на подъездную дорожку, по которой теперь катился синий тюремный фургон. На его боку значилось: «POLIS RAJA DI MALAYSIA»[138]. Среди полдесятка заключенных китайцев и малайцев сразу бросался в глаза лже-канадец Бене – лицо его в заднем окне фургона казалось бледным и маленьким.

Шторм снова занял своё место. К этому времени по скамьям рассредоточилось несколько человек, полдесятка репортёров и пара зрителей. Пришли судебный секретарь и один охранник; затем в зал вошёл адвокат Бене Ахмед Измаил. Раскладывая перед собой бумаги в тени нависшей над ним судейской скамьи, он казался мягким и благостным, большие и влажные его глаза глядели как-то по-ребячески. Пышные пурпурные шторы, драпирующие заднюю стену, придавали залу суда вид старинного театра, и на мгновение Измаил представился Шторму школьником, по какому-то нелепому стечению обстоятельств пришедшим в кино в чёрном костюме-тройке.

С нижнего этажа прямо к скамье подсудимых в центре здания Высокого суда вела лестница, так что, поднявшись по ней, обвиняемый – китайчонок Лау – внезапно вынырнул на поверхность, дико озираясь вокруг себя, в самом центре внимания.

Все встали, приветствуя входящего господина судью Понусамми, – его честь расположился за покоящейся на столе огромной церемониальной булавой. Заключённый облокотился на перила ограждения, подперев тело обеими связанными руками.

Все сели.

Заседание проходило на английском. Адвокат подсудимого объяснил, что его подзащитный на этом языке не говорит и воспользуется услугами переводчика. Мальчик обвинялся в торговле огнестрельным оружием и хранении большого количества боеприпасов. Судья рассмотрел доводы сторон, прецеденты и все прочие факты, относящиеся к делу. Невысокий мужчина, переводящий для подсудимого, нервно ёрзал на деревянном стуле рядом с адвокатом и яростно подёргивал коленями. Когда судья обратился к нему, он вскочил на ноги, а подсудимый тоже встал, хотя никто его об этом не просил.

Узнав об аресте, мать китайчонка покончила с собой, проглотив пилюлю с инсектицидом.

– Он ещё не в курсе, – сказал судье адвокат по-английски. Китайчонок стоял, ни о чём не ведая. Переводчик оставил это замечание без перевода. – Вскоре он обо всём узнает, и это, возможно, послужит ему самым большим наказанием.

Судья Понусамми ни разу не удосужился взглянуть на подсудимого. Дал ему шесть лет и шесть ударов ротанговой палкой, а также накинул ещё три года за хранение боеприпасов.

Во время перерыва, пока ждали, когда доставят заключённого Бене, Шторм подошёл к адвокату Измаилу:

– Моя фамилия Шторм.

– Мистер Шторм, я вас слушаю.

– Ваш подзащитный… Бене…

– Да.

– Он подойдёт?

– Да, через пять минут.

– Не могли бы вы оказать мне услугу и передать ему от меня сообщение? Сообщение от Шторма?

– Думаю, что смогу, да.

– Скажите Бене, что я в полной мере способен на всё, чего он боится.

– Да ради бога!

– Вам понятны мои слова?

– Да, мистер Шторм. Вы говорите, что способны на всё, чего он боится.

– Передайте ему, что завтра я буду в тюрьме. Скажите, что это мистер Шторм.

– Это какая-то метафора?

– Скажите ему.

Когда Шторм снова занял своё место в заднем ряду, адвокат всё ещё не сводил с него взгляда.

Отвернулся Измаил лишь тогда, когда по лестнице, держа перед собой скованные руки, поднялся его подзащитный Бене. Это и в самом деле, как и полагал Шторм, оказался Уильям Сэндс.

Когда вошёл