Столбиков долго думал, что ответить на эту реплику Владимира Ильича, но не найдя подходящих слов он лишь украдкой положил руку на свой новенький Айфон, который он так опрометчиво положил на стол, потом пожал плечами и проговорил тихим голосом что-то вроде «чуть больше миллиона мы заплатили… раз в сорок». Он тут же опомнился и пожалел о том, что проговорился о сумме. Но Владимир Ильич его толи не расслышал, то ли не понял, то ли ему было совершенно всё равно. Он лишь повторил «а и по делом», затем разлил водку по стопкам, придвинул ближе к Столбикову тарелку с солеными огурцами и проговорил фразу, которую Столбиков хоть и не понял тогда до конца, но которая ему очень понравилась: «на каждую хитрую жопу русский мужик всегда винт с левой резьбой найдет».

Столбиков вернулся в тот день домой очень поздно. Его жена, тоже невысокая и полноватая женщина, заметив его состояние, хотела было отругать его за то, что он далеко не первый раз уже за последние две недели возвращался домой «на рогах», но Столбиков прервал ее каким-то дирижёрским жестом и проговорил с порога что-то вроде: «а вот ты знаешь, в чем сила русского народа, Наташа?!»

– Ты бы хоть ширинку закрыл, так и шел что ли?

– Нет! – Столбиков энергично замотал перед собой рукой, – не в ширинке, моя дорогая, дело! Ошибаешься! Все они так ошибались! А в том, что сколько бы этих жоп к нам не лезло, каждому по саморезу в отверстие заднепроходное вкрутим! Каждому, ей бог, ни одного не пропустим мимо! – при этих словах, жестикулирую руками, он проиллюстрировал технический процесс того, что только что описал словами.

Жена же его не поняла. Она недовольно покачала головой, потом подошла к нему, стянула сначала один, потом второй ботинок (попутно заметив, что это были вовсе не те Ecco, в которых Столбиков из дома уходил, а какие-то деревенские галоши, причем обе правые и разных цветов) и повела его под руку в спальню. По пути Столбиков много чего говорил. Ему казалось, что в этот момент поэтический дар, который сдерживал он в себе долгое время, заталкивая его вглубь своей души ненужной ему стоматологией (занятие, которое он совершенно не любил, но которым занимался, поскольку больше ничего не умел) наконец-то вырвался из его скромного тела (да, насчет внешности своей он никогда не строил иллюзий), расправил крылья и начал кружить над землей, осыпая ее плодами своего красноречия. Ему казалось, что он говорил про Пушкина, про Достоевского, про Толстого, он вспомнил Оскара Уайлда, Сэлинджера и даже этого, как его, который про любовь во время чумы писал. Потом к нему пришел его сосед Владимир Ильич, почему-то во фраке и с бабочкой. Он почтительно взял его под руку, проговорил что-то вроде «вас ждут-с, батенька» и повел на какой-то вечер, организованный в его честь. Только он уже не был ни поэтом, ни писателем. Он был уже каким-то военачальником, с большими звездами на погонах и множеством орденов, который якобы спас Россию от нашествия какой-то саранчи. Хотя нет, не саранчи, а нечисти, впрочем, в том разгоряченном сознании Столбикова это было одно и то же.

В ту ночь он много чего видел и чувствовал. В ту ночь он бился у Прохоровки, на Куликовом поле, в ту ночь он гнал поверженных французов по старой смоленской дороге. Но пока он сражался за честь и достоинство страны, жена его, с которой он был вместе уже больше тридцати пяти лет и которые он искренне считал счастливыми годами, с которой имел двух уже взрослых детей, носила ему тазы, поила его водой и ставила компрессы. На следующее же утро, когда порывы поэта и полководца в нем затихли, жена спокойным голосом попросила его не брать больше с собой водку когда идет к соседями, с чем Столбиков сразу согласился, так как утреннее его состояние, а именно голова, которая как казалось ему, в тот момент раздулась до размеров земного шара, а то и Юпитера, никак не располагало к форсированию Альп, и лишь отвертка и коробка саморезов, которые жена принесла ему, так как ночью он зачем-то всё это слёзно просил, напоминала ему про великое предназначение, приготовленное ему судьбой.

2.

Спичка чиркнула в темноте и береста в костре затрещала слабым желтым огнем. Алиев подтолкнул пальцем к огню сухие ветки, подержал их так несколько секунд и когда они вспыхнули ярким пламенем, положил поверху дрова – наломанные толстые березовые и сосновые ветки. Огонь осторожно лизнул большую сосновую ветвь и подобно пугливому маленькому зверьку, юркнул сразу обратно, продолжая гореть там тусклым пламенем. Но через несколько секунд зверек окреп и осмелел, оттуда показалась уже морда крупного животного, длинный змеиный язык которого нехотя облизал большую палку снизу вверх, посмаковал его несколько секунд, отрыгнул дымом, и вдруг животное, выскочив из укрытия, раскрыло свою огнедышащую пасть и в мгновение ока заглотило весь костер.

Рукам было холодно, и Алиев протянул их к огню. Теплый воздух приятно касался ладоней, от которых пошли вверх струйки пара. Когда руки согрелись, он отодвинулся от костра, сел на большую пушистую кочку рядом и взглянул на часы. Стрелки перевалили уже за десять, то время, которое он указал в записке вместе с координатами GPS, оставленной на стекле своей машины, но кругом было по-прежнему тихо. Лишь над головой висели верные спутники сегодняшнего вечера – звезды, лишь тихим шорохом летал где-то сверху, в голых ветвях деревьев, ветер. «Может он меня не понял?» – пронеслась мысль в его голове. «А может и действительно за мной никто не следил и всё это было только фантазией?»

Температура продолжала стремительно падать и пламя костра рядом уже не согревало его. Он скрестил руки на груди, уткнул шею в высокий воротник свитера и медленно углубился в свои прежние тяжелые мысли. Вскоре он услышал какой-то новый звук. То было какое-то гудение техногенного характера. Где-то вдали, судя по звуку совсем далеко, послышался еле слышный грохот и затем гудок поезда. В десяти километрах на север проходила железная дорога и даже в этом забытом богом месте чувствовалось присутствие вездесущей ныне цивилизации.

Когда гул поезда окончательно затих и остался лишь свист ветра, он засунул руку во внутренний карман и достал оттуда пачку сигарет. Он сунул одну себе в рот, зажег спичку и поднес ее к кончику сигареты. Она вспыхнула