Чутье и здесь не подвело молодого шефа жандармов, чья популярность в Европе не уступала горчаковской, если не превосходила ее. Через десять лет после описываемой встречи, Шувалов исполнял должность посла в Лондоне и представительствовал на Берлинском конгрессе, удачно оппонируя канцлеру Германской империи — князю Отто фон Шенхаузену Бисмарку, начавшему сколачивал, Тройственный союз против Франции и России. Горчаков в апреле 1878 года первым рукоплескал в зале суда при оправдании Веры Ивановны Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова.

Почти через три года мартовским туманным днем друзья террористки бросили бомбу под ноги императору Александру II Освободителю, но Горчаков в зале суда уже отсутствовал и никому не аплодировал. Из лицейских он остался в единственном числе, выйдя перед тем в отставку. Из 1825 года к нему долетели стихи Пушкина, которыми он утешался при вынужденном бездействии:

Несчастный друг!

Средь новых поколений

Докучный гость и лишний и чужой,

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой…

Горчаков с прохладцей относился к Шувалову из-за традиционной неприязни лицейских к жандармам, раздражаясь, когда ощущал пристальное внимание III отделения, и отвергая вмешательство его агентов в деятельность подведомственного министерства. Горчаков более иных потрудился над распространением эпиграммы друга своего Федора Ивановича Тютчева, пущенной на Шувалова: «Над Россией распростертой встал внезапною грозой Петр, по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй». И Шувалову немедля донесли и имя автора, и имена с восторгом повторяющих злые строки.

Словом, все трое недолюбливали друг друга и вместе не очень-то жаловали Бенкендорфа. Князь Горчаков из-за столкновения с шефом жандармов в Вене, когда он служил там старшим советником посольства. Бенкендорф просил заказать управляющему отелем обед, но гордый дипломат отказался от поручения, которое воспринял как унижающее достоинство. Бенкендорф, почти никогда не выходящий из берегов, пришел в ярость и наговорил грубостей. Горчаков, разумеется, не знал, что с той поры он числился в списках III отделения как «не любящий Россию».

Шувалов читал досье Горчакова и удивлялся ограниченности бенкендорфовских чиновников. Князь защищал интересы России, как никто из предыдущих министров иностранных дел. Сам он прохладно относился к Бенкендорфу, считая, что способности покойного шефа жандармов лежали вне сферы политического сыска и не отвечали требованиям момента.

Корфу прежде всего был неприятен Бенкендорф по причине традиционного антагонизма между штатскими и военными. Кроме того, он чувствовал, что Бенкендорф в душе занятия историей и литературой и в грош не ставит, дурно тем влияя на государя Николая Павловича. Театр и особенно балет милее генералу. Он научными разысканиями и книгами пренебрегал, обращаясь с учеными и авторами, как с подчиненными. При всей ангажированности Корфа и зависимости от Зимнего дворца он все-таки принадлежал к избранным интеллектуалам николаевской эпохи и считал себя продуктом века Просвещения.

Между тем в Петербурге стояли тревожные дни. Император Александр Николаевич должен был с минуты на минуту возвратиться из Царского Села. Придворные разбились на группки и ждали с напряжением.

— Я слышал от государя, Модест Андреевич, что вы представили на просмотр заметки о графе Бенкендорфе? — обратился к Корфу Горчаков по врожденной любезности, тяготясь молчанием и из острого любопытства.

Ему передали, что государь в некоторых случаях неодобрительно отзывался о сведениях, изложенных Корфом. Шуваловские губы тронула еле видимая улыбка. Он, конечно, читал писания Корфа. Ведь речь шла об одном из предшественников!

— Вы нашли что-то новое? — спросил Шувалов.

— Несомненно, — откликнулся Корф, приятно удивленный вниманием Горчакова и Шувалова. — Несомненно, — повторил он. — Я могу поделиться с вами последними разысканиями, особенно о кончине Александра Христофоровича. Вы оба были с ним знакомы, правда, Петру Андреевичу в год смерти предшественника исполнилось всего семнадцать лет.

— Однако я его хорошо помню, — сказал Шувалов. — В последние месяцы он сильно сдал.

— Сделайте одолжение — поделитесь, — предложил Корфу Горчаков.

— Мне это рассказывали очевидцы.

— Обстоятельства ухода из жизни руководителя секретной службы любой страны всегда интересны, и особенно если речь идет о России, — сказал задумчиво Шувалов. — Но на сей счет всегда бывают различные версии. И можно ли доверять очевидцам?

— У историков есть свои методы проверки, — ответил высокомерно Корф, искоса взглянув на Шувалова.

— Не любо — не слушай, а врать не мешай, — сказал Горчаков. — Продолжайте, Модест Андреевич.

Шувалов пропустил мимо ушей резкость Горчакова. Да и какой опытный жандарм пустится в объяснения, попав в подобную ситуацию? А Шувалов обладал достаточной практической опытностью. Начинал-то он с петербургских обер-полицеймейстеров.

— К сожалению, в истории чаще побеждает версия, основанная на репутации, а не на фактах. Репутация, как правило, вырастает из дурно аргументированных версий. Это заколдованный круг, — возразил Корфу Шувалов.

И Горчаков вынужден был с огорчением для себя признать, что европейская репутация Шувалова как умного человека вполне справедлива.

— Вы знаете, что Александр Христофорович обладал приятными формами, был в молодости очень красив и ловок. А какой наездник! И смелый человек.

— Что особенно ценил покойный император, путешествуя с ним в одной коляске. По ночам, путешествуя по польским дорогам, Бенкендорф охранял его сон с заряженными пистолетами, — прибавил Горчаков.

— Тона он придерживался рыцарского, умел вести живой и светский разговор. Зла не делал никому преднамеренно. И был добродушен, — сказал Корф. — А при вашей должности, Петр Андреевич, если не делать зла — значит, делать добро.

— У вас какой-то странный взгляд на жандармское ведомство, — колко ответил Шувалов.

— Взгляд историка.

Шувалов промолчал. Хотелось, правда, заметить, что официальному придворному историку стоит придерживаться иных воззрений.

— Покойный государь Николай Павлович после того, как Бенкендорф захворал, больше начал склоняться к князю Орлову и стал путешествовать с ним в одной коляске, однако внешние формы приличия соблюдал и оказывал знаки внимания, притом что дела шли не очень хорошо, я полагаю, вследствие того, что подчиненные вовлекали графа в самоуправные поступки. Они его крепко компрометировали. И вечные материальные недостачи — легко богател и легко пускал по ветру состояние. После смерти средства оказались в жалком положении.

— Не может быть! — воскликнул Горчаков. — А прелестная мыза Фалль? Я слышал, он выстроил восхитительный замок?

— Фалль — майорат, и его унаследовала дочь — княгиня Волконская. Вы знаете наш Петербург! От сплетен и интриг спасу нет. Все время циркулировали слухи — Бенкендорф нетверд на своем месте, выбран преемник, при дворе ему худо. Сплетни безосновательные. В апреле тысяча восемьсот сорок четвертого года настигла его страшная болезнь. Надо ехать за границу лечиться. Денег нет. Государь выделил пятьдесят тысяч рублей.