— А язык у тебя хорошо подвешен. — Фудзии не скрывал изумления. — Но то, что ты говоришь, ничего не доказывает. Фантазии, сдобренные искусственными логическими построениями, не более. Ну ладно, мотивы мотивами, но то, что Сюкити Андо нарушил дисциплину своими бесстыдными действиями, это очевидно. Ведь ты, Андо, подтверждаешь, что трогал надзирателя Нихэя за это самое место?

— Трогал, — ответил Андо, расплываясь в улыбке. — Всё точно, встал моментально, твёрдый, как камень. Правда ведь, начальник?

— Брехня! — возразил Нихэй. — Грязная скотина!

— Да вы что, начальник, что вы это такое говорите? Вам ведь было приятно, когда я вас целовал. Уж я-то знаю. Всегда чувствуешь — в удовольствие это или нет. А вам явно было очень даже приятно.

— Хватит, замолчи, — прикрикнул на него Фудзии. — Давайте его сюда.

Два надзирателя вывели Андо и поставили рядом с Тамэдзиро и Катакири. Когда по приказу Фудзии конвойные повели их к зданию, вдруг раздался крик Коно.

— Эй, начальник, а я как же? Меня-то почему не взяли?

— Заткнись! — прикрикнул Карасава, похлопав Коно по плечу. — Ты что, не понимаешь? У этих подонков есть причины не затевать расследование по нашему поводу здесь, у всех на глазах.

Коно затряс седыми вихрами, напоминающими рога средневекового шлема, и потёр руки.

— Но как же, товарищ, не воспользоваться случаем? Когда ещё представится такая возможность разоблачить логику этих мерзавцев, логику угнетения, репрессий, насилия и вскрыть её противоречия! Давай я это сделаю, ну!

Коно бросился вдогонку за удаляющимся конвоем и, догнав его, размахнулся, чтобы ударить надзирателя Нихэя по голове. Но тот был начеку: резко повернувшись, отстранился, и Коно промазал. Не устояв на ногах, он повалился на землю, Нихэй подскочил к нему, тут же подоспел Фудзии и схватил Коно за руку, уже занесённую для удара. Перевес сил был явно на стороне надзирателей, и это всё решило. Нихэй поднял с земли Коно, у которого из носа текла кровь, а Фудзии проворно защёлкнул на его запястьях наручники.

Железная дверь захлопнулась. На площадке остались двое охранников, Такэо, Карасава и Какиути.

Тёплый ветер окутывал их своим прозрачным одеялом, на снегу плясали солнечные блики. Издалека доносился привычный городской шум, но почему-то казалось, что на площадке царит мёртвая тишина. То, что несколько минут назад произошло перед их глазами, слишком напоминало фарс. Да и трудно было представить себе более странную процессию: впереди, гордо выпятив грудь и не обращая внимания на тычки надзирателей, шагал Коно, за ним, словно акробат перед очередным трюком, подпрыгивал Тамэдзиро, следом шёл Катакири в чёрном кимоно, с молитвенно сложенными руками, завершал шествие Андо, похохатывающий и то и дело пожимающий на французский манер плечами, — привычка, приобретённая им ещё в миссионерской школе…

— Что же это такое было, а? — спросил Такэо и невольно прыснул. Вслед за ним засмеялся и Карасава.

— Да, непонятно, что на них нашло.

Карасава сел на скамейку, Какиути и Такэо устроились по бокам.

— Весна на носу, вот все и тронулись. Я сам немного не в себе, но эти, похоже, совсем спятили. — Его завешенное чёлкой лицо расплылось в улыбке.

— Тебе повезло, тебя они не тронули. А ведь главным-то зачинщиком был всё-таки ты, — понизив голос, так чтобы не услышал надзиратель, сказал Такэо.

— Обычное дело. Начинают всегда с кого-то другого, а меня оставляют напоследок. Взять хоть суд. Сначала судили рядовых партийцев, а потом взялись за меня, но в конечном счёте только я один и получил смертный приговор.

— Эти тоже тебя побаиваются. Сначала они займутся остальными, постараются выведать у них все подробности, учинят строгий допрос Коно, а потом, собрав достаточное количество косвенных улик, примутся за тебя. Так что готовься. Наш зонный уж если кого возьмёт на заметку, так не отстанет. Однажды, лет пятнадцать тому назад, мой сосед совершил побег. Перепилил решётки ленточной пилой и с концами. Фудзии тогда ещё не был старшим надзирателем. Так вот, он забрал себе в голову, что без меня тут не обошлось. Отсадил меня в следственный изолятор и донимал допросами с утра до вечера. Подозревал, что пилу мне передал мой духовник.

— Но ведь на самом-то деле так оно и было?

— Это ещё почему? — удивился Такэо.

— Потому что если кто и может передать такую вещь заключённому, то только духовник.

— Да ты что! Я тут был ни при чём.

— Ну, ни при чём так ни при чём. — И Карасава легонько похлопал Такэо по колену. — А жаль, было бы замечательно, если бы именно ты был при чём.

— Уж извини, что не оправдал твоих ожиданий. У меня нет ни малейшего желания нарушать дисциплину. В этом — наше с тобой различие.

— Отнюдь. Я тоже не нарушаю дисциплину. Но если на что-то решусь, то сделаю это так, что комар носа не подточит.

— К примеру, побег?

— Да. Никому и во сне не приснится, как именно я это сделаю. Да у меня в общем всё уже и готово. Рассказать?

— Уволь, — резко ответил Такэо. — У меня нет никакого желания становиться твоим сообщником.

— Хочу задать тебе странный вопрос. Ты что, полностью согласен со своим приговором?

— Конечно. Я согласился со всеми предъявленными мне обвинениями и отказался обжаловать решение суда. Всякие там жалобы и апелляции я писал под нажимом матери и адвоката, а вовсе не по своей воле.

— Неужели? Именно в этом и заключается принципиальное различие между нами. Я отказываюсь признавать правомерность судебных процессов, этих фарсов, разыгрываемых буржуазным правительством. А уж смертные приговоры, которые выносят эти сволочи, вообще фикция от начала до конца. Другое дело — революционные суды Линча, которые я вершил лично, и расправа над партийцами во имя искоренения добра — они-то и являются высшим проявлением справедливости.

— Значит, ты против смертной казни?

— Почему же? Я ведь убеждённый сторонник радикальных методов, таких, как убийство. И считаю, что смертная казнь — мера, продиктованная крайней необходимостью, и отказываться от неё нельзя.

— Странно, в этом мы с тобой тоже расходимся. Я убеждённый противник смертной казни, хотя с мыслью о собственной казни готов смириться как с неизбежным. Когда убивают убийцу, это в конечном счёте приводит только к тому, что погибает не один человек, а двое. Получается двойное убийство, ничего более.

— Забавно! Но тогда ты должен начать последовательную борьбу с самой системой смертных казней, вскрывая существующие в ней противоречия. При этом лучшая тактика — настаивать на несправедливости собственного смертного приговора. Твои размышления носят антиномический характер.

— Почему же? Взять хотя бы твой случай… Ты ведь не отрицаешь — за то, что ты совершил, в соответствии с нынешним законодательством полагается наказание в виде смертной казни, так? Не признавать при этом всех вытекающих отсюда реальных последствий — всё равно что цепляться за недосмотренный сон. Скорее антиномическими являются положения, выдвинутые тобой, ведь, настаивая на несправедливости собственного смертного приговора, ты утверждаешь необходимость смертной казни, как таковой.