вели, когда я посылал тебя будить наших товарищей? Садись-ка сюда, милая, ко мне поближе да поцелуй меня!

Молла. Пусти, чудовище!

Абеллино. Вижу, сердце твое переменилось.

Балуццо. Право, Абеллино, теперь не до шуток. Прошу тебя, побереги их до лучших времен, а сейчас давайте думать, что делать.

Абеллино. Много — или ничего! Одно из двух. Либо остаться теми, кто мы теперь, убивать и дальше честных людей, угождать канальям, которые дарят нам золото. В этом случае заранее готовьтесь к тому, что нас повесят, колесуют, приговорят к галерам, а может, если Господу будет угодно, и сожгут заживо. Или...

Томмазо. Или? Посмотрим — что за «или»!

Абеллино. Или — разделить между собой наше богатство, покинуть Республику, изменить поведение и постараться примириться с небом. Денег у нас хватит. Вы можете купить землю в каком-нибудь чужом государстве, содержать трактир, торговать — словом, делать все, что заблагорассудится, но только бросить прежнее ремесло. Потом в стране, где нашли убежище, сможете выбрать себе жену. Наживете с нею детей, обретете покой и загладите праведностью былые грехи.

Томмазо. Так вот каков твой совет!

Абеллино. Впрочем, я стану жить по-вашему, — я готов и к виселице, и к колесованию, однако готов сделаться и добрым человеком — как вы пожелаете. На что же вы решитесь?

Томмазо. Видал ли кто-нибудь такого глупого советчика!

Петрини. На что мы решимся? О, это очень трудно!

Абеллино. Напротив! Мне кажется — очень легко.

Томмазо. Без липших слов скажу: лучше нам оставаться прежними и держаться своего истинного ремесла. Мы добудем еще немало денежек и продолжим наше веселое житье.

Петрини. Славно! Я с тобой согласен.

Томмазо. Мы убийцы — это правда. Но мы храбры и можем доказать это всякому! Однако, чтобы нас не поймали, не худо бы посидеть несколько деньков дома. Не сомневайтесь: дож разослал шпионов и нас ищут. А едва опасность минует, первым нашим делом будет найти того, кто убил Маттео, и удавить его в назиданье другим.

Все. Браво! Браво!

Петрини. Я выбираю Томмазо главным среди нас!

Струцца. Пусть он займет место Маттео!

Все. Согласны! Согласны!

Абеллино. Я с радостью принимаю ваш выбор. Итак, теперь все решено.

Конец первой книги

КНИГА 2

Глава первая

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Следующий день шайка провела в страхе и душевных муках. Двери и окна дома были накрепко заперты. Разбойники вздрагивали от малейшего уличного шума, а приближающиеся шаги приводили их в трепет.

Тем временем во дворце дожа царили великолепие и радость. Хозяин готовился отмечать день рождения своей племянницы. Самые достойные вельможи, посланники и иноземцы, находившиеся в Республике, — все спешили на этот славный праздник.

Дож ничего не пожалел, чтобы придать торжеству блеска. Каких только развлечений здесь не было. Лучшие поэты воспели этот день, и стихи их, вдохновленные красотою Розамунды, были под стать имениннице. Виртуозы музыканты старались превзойти друг друга, желая заслужить ее похвалу. Все веселились, даже лица стариков озаряла юношеская радость.

Редко бывал так весел и дож. Добрая улыбка не сходила с его уст. Предупредительный и ласковый с каждым, Андреа не давал повода вспомнить, что он — правитель Венеции. То говорил он приятные слова девушкам, украсившим собою праздник, то появлялся между масками, чьи смешные наряды веселили зрителей, то рассуждал о важных материях с главными лицами Республики; а потом забывал все, глядя, как танцует Розамунда, и слушая, как она поет. Сильвио, Канари и Дондоли, эти трое друзей и советников дожа, невзирая на свои седины, находились в кругу молодых людей и блистали остротой ума, которая сквозила во всех их речах.

Канари отделился от компании, чтобы подойти к дожу, который беседовал с племянницей в смежной зале. В комнате больше никого не было, и Андреа Гритти завел с ним разговор:

— Канари, на моей памяти ты так не веселился даже в день, когда мы брали Скардону[308][309] и победа доставила нам столь великое наслаждение.

Канари. О да, дож! Всегда помню и радость, и страх той ночи. Мы взяли город и сбросили полумесяц, его защищавший. Венецианцы дрались как львы[310].

Гритти. Мы обязаны чтить их память! А ты разделил с ними победу; покой, которым мы теперь наслаждаемся, — это плод и твоей храбрости.

Канари. Ах! Приятно, конечно, почивать на лаврах, но не вам ли обязан я своей славой! Никто бы и не знал, что я есть на земле, если бы в Далмации и на Сицилии не сражался я под знаменами великого Андреа Гритти и не помогал всеми силами созидать вечный монумент во славу Республики.

Гритти. Дорогой Канари, у тебя слишком пылкое воображение!

Канари. Знаю, что эти хвалы и слово «великий», произнесенное в вашем присутствии, обидны для вашей скромности, но я слишком стар, чтобы остаток дней посвящать лести. Оставим сей труд молодым придворным, которые не сражались еще за Венецию и за вас.

Гритти. Умерь свой пыл!

Канари. Я горжусь тем, что живу в правление государя справедливого, а для врагов отечества — страшного. Венеции нечего их опасаться, пока Андреа управляет ею. Однако если вы и герои, воспитанные на вашем примере, будете оставаться в бездействии, то, боюсь, как бы благоденствию Венеции не пришел конец.

Гритти. К чему эти страхи! Разве нет у нас хороших молодых офицеров, подающих самые счастливые надежды?

Канари. Да кто они такие? По большей части «герои» своих канцелярий — люди изнеженные, обжоры и распутники! Простите моим летам эти бесполезные сетования! Когда говоришь с Андреа, невольно думается, что на свете существует только добродетель! Государь, у меня есть к вам просьба!

Гритти. Какая же?

Канари. Вот уже неделя, как прибыл сюда один молодой человек знатного рода из Флоренции. Его зовут Флодоардо, и все в нем говорит о благородном происхождении и храбрости. Отец его был моим искренним другом, но, увы! этого великодушнейшего из людей уже нет среди нас. Мы с ним вместе начали службу и несли ее на одном корабле. Не раз бивали мы турок — он не ведал страха.

Гритти. Выхваляя доблести отца, ты забываешь рассказать мне о сыне.

Канари. Сын приехал в Венецию и желал бы служить Республике. Прошу вас дать ему хорошее и выгодное место. Сей молодой человек еще прославит наше отечество — смею вас уверить!

Гритти. Тебе известны его дарования и ум?

Канари. Известны, государь! Он храбр и великодушен, как его отец. Угодно ли