к будущему. Бонапартисты и революционеры, охваченные тревогой, задавались вопросом, возможно ли договориться с державами, добиться приезда Наполеона II ценой принесения в жертву его отца, а в случае провала переговоров – есть ли средства сражаться. Хорошенько поразмыслив, ни те ни другие уже ни на что не надеялись, ибо чувствовали, что армия, лишившись Наполеона, осталась без веры и без вождя.

Роялисты, напротив, испытывали муки нетерпения. Видя, что события оборачиваются в их пользу, они не могли просто ждать. Располагая множеством доверенных лиц, вернувшихся из умиротворенной Вандеи, они готовились к самым дерзким предприятиям. Старый роялист дю Бошаж, вокруг которого они группировались, ожидал только сигнала от главных членов партии, чтобы осуществить переворот против палаты представителей. Генерал Дессоль, бывший командующий Национальной гвардией, вел тайные переговоры, пытаясь пробудить в своих гвардейцах усердие, которое не могло совсем угаснуть за три истекших месяца. К ним присоединились преданные делу Бурбонов Макдональд, Сен-Сир и Удино. Их хотели поставить во главе роялистов, чтобы предпринять какое-нибудь движение, но маршалы не были способны на необдуманные действия от избытка роялистских чувств, и к тому же Витроль утверждал, что действовать пока рано и нужно дождаться более подходящей минуты. В ожидании ее роялисты кружили вокруг Елисейского дворца, наблюдая за происходившим в его стенах, и были шокированы зрелищем, ежедневно являвшимся их взору.

Улица Мариньи с каждой минутой всё более заполнялась праздными людьми, возбужденными и угрожавшими всем подряд. Бо́льшую их часть составляли, как мы говорили, федераты из простолюдинов и бывших солдат, которым Наполеон намеревался выдать оружие только тогда, когда неприятель окажется под стенами Парижа, а Фуше решил не выдавать вовсе. Некоторых из них, из числа наиболее надежных, поместили под командование генерала Даррико в качестве тиральеров Национальной гвардии и планировали использовать вместе с линейными войсками для внешней обороны Парижа. Но таких было меньшинство; остальные же, вместе с несколькими тысячами человек всех званий, из разочарования покинувших армию, толпились в окрестностях Елисейского дворца в надежде увидеть и поприветствовать Наполеона. Всеми ими владела мысль, что происходит величайшая измена с целью сдать Францию неприятелю и что, если Наполеон захочет вновь возглавить их, они еще смогут оттеснить неприятельские армии и разогнать роялистов. Это они и обсуждали в многочисленных шумных группах, грозя перейти к делу, и всякий раз, как в саду показывался Наполеон, разражались неистовыми криками. Никоим образом не поощряя их, Наполеон всё же не мог противостоять желанию время от времени выходить в сад, чтобы услышать эти последние знаки почитания народа и армии, с которыми ему вскоре предстояло расстаться навсегда.

Хотя толпа и предоставляла ему средство для свержения временного правительства и палат, захвата военного командования и последней битвы с Блюхером и Веллингтоном, Наполеон не считал возможным добиться прочного результата и не поддавался искушению. На деле он думал только о том, куда удалиться, ибо полагал, что близок день, когда ему придется скрыться от вероломства внутренних врагов и от насилия врагов внешних. Однако те, кого пугало его присутствие, приписывали Наполеону планы, которых он вовсе не имел, и беспокоили своими опасениями Фуше.

Двуличие было присуще Фуше настолько, что он не мог не подозревать двуличия в других. Поделившись своими подозрениями с коллегами по исполнительной комиссии и запугав их описанием того, на что способен доведенный до отчаяния Наполеон, он решил заставить императора покинуть Елисейский дворец. Для этого требовалось побеседовать с ним и убедить, ибо применение силы было невозможно. Опасаясь дурного приема и не решаясь вновь предстать перед человеком, которого предал, Фуше поручил эту миссию Даву, известному своей жесткостью и несколько охладевшему к Наполеону из-за последних столкновений.

Маршал отправился в Елисейский дворец, обнаружил во дворе толпу офицеров, без приказа покинувших армию и громко говоривших об измене и о том, что Наполеон должен возглавить их, чтобы разогнать изменников. С несколькими офицерами Даву даже поспорил, столкнулся с людьми, столь же жесткими, как он сам, и после бесполезных упреков в их адрес был допущен к Наполеону. Сообщив о цели своей миссии, Даву постарался убедить Наполеона, что в его собственных интересах, в интересах его сына и страны удалиться, дабы развеять опасения, причиной которых он является, и предоставить правительству полную свободу действий, необходимую в столь опасных и трудных обстоятельствах.

Наполеон принял маршала холодно и не мог скрыть, что не ожидал от него подобного демарша. Не снисходя до оправданий, он просто сказал, что не строит планов, которые ему приписывают, и выказал склонность покинуть Париж, как только ему предоставят средства беспрепятственно добраться до надежного пристанища. Маршал добился желаемого результата, но его смертельно огорчил оказанный ему прием. Будучи честным и здравым, но суровым солдатом, лишенным деликатности, он не отдавал себе отчета в том, какое впечатление произвел на человека, еще недавно бывшего его повелителем. Даву покинул Елисейский дворец с сокрушенным сердцем.

Немногие дни, которые Наполеону осталось прожить во Франции, он решил провести в Мальмезоне. Милое пристанище, где началась и должна была закончиться его карьера, было исполнено горестных и сладостных воспоминаний, и Наполеон был не прочь сполна утолить там свои печали. Он просил королеву Гортензию сопровождать его, и преданная дочь поспешила отправиться в Мальмезон. Наполеон долго обдумывал, в каком месте он окончит свои дни. Коленкур советовал ему отправиться в Россию, но он склонялся к Англии. «Россия – это один человек, – говорил он, – а Англия – нация, и нация свободная. Она будет польщена, если я попрошу у нее убежища, ибо должна быть великодушной; и я познаю там единственную усладу, какая позволена человеку, правившему миром, – беседу с просвещенными людьми». Но по внушению Коленкура, который твердил ему, что чувства британского народа еще слишком обострены, чтобы стать великодушными, Наполеон в конце концов отказался от мысли ехать в Англию и остановил свой выбор на Америке. «Коль скоро мне отказывают в обществе, – добавил он, – я удалюсь на лоно природы и буду жить в одиночестве, которое подходит моим последним мыслям». Он захотел, чтобы в Рошфоре приготовили два снаряженных фрегата, на которых он мог бы перебраться через океан, потребовал книг и лошадей и предался приготовлениям к путешествию.

Двадцать второго июня Наполеон отрекся, а в полдень 25-го покинул Елисейский дворец, сев в карету в глубине сада, стараясь остаться незамеченным толпой. Толпа, однако, его заметила и сопровождала криками «Да здравствует Император!», не подозревая, что с императором намерены сделать. Наполеон, печально поприветствовав людей, выехал из Парижа, куда ему уже не суждено было вернуться, и удалился в глубоком волнении, будто присутствовал на собственных похоронах. В Мальмезоне он нашел королеву Гортензию и в ее