Булгаков, бывший второй секретарь Харьковского обкома, а затем секретарь ВЦСПС, вернулся от Суслова, собрал заместителей, пересказал им весь разговор. Он был горд поручением — ему доверили заниматься перевоспитанием оторвавшегося от народа бывшего члена политбюро…

Шелепину поручили заниматься учебниками. Более всего его поражала и возмущала необязательность чиновников, с которыми он теперь имел дело. Он, находясь на высоких должностях, привык, что его поручения немедленно исполняются. А тут вступила в дело бюрократическая необязательность, да и чиновная опасливость: зачем сломя голову исполнять поручение Шелепи-на, если даже соприкасаться с ним опасно?

Не жалел ли потом Шелепин, что поссорился с Брежневым, не говорил: «Эх, не надо было мне так?..»

Николай Егорычев:

— Если бы у него в характере такое было, он бы, наверное, изменил свое поведение раньше. Думаю, он был просто честным человеком, иначе себя вести не мог…

Поразительно то, что у Шелепина осталось так много верных ему друзей.

Валерий Харазов:

— Всех «комсомольцев» разогнали. Я последний остался. Мне прямо сказали: «Прекрати связь с Шелепиным». Я ответил: «Нет. Я связан с ним с детства, а вы хотите, чтобы я отказался от такой дружбы?» — «Тогда будет хуже». Я сказал: «Пусть будет хуже, но дружбу с Шелепиным я не порву…»

Партийная карьера Харазова тоже закончилась, его перевели в Комитет народного контроля РСФСР.

Что же такое было в Шелепине, что все его друзья буквально влюблены в него были?

Николай Егорычев:

— Мы все чувствовали, что имеем дело с умным, толковым, порядочным, добрым человеком, который искренне служит своей стране. Он был до щепетильности честным человеком. Ни дачи, ни машины, ничего у него не было…

Может быть, все дело в том, что, находясь на высоком посту, он многое мог сделать для друзей? Хорошо, наверное, иметь друга — члена политбюро?

Валерий Харазов:

— Мы дружили с пятого класса и до гробовой доски. Но никогда на нашу дружбу не влияло его высокое положение. Я занимал куда более скромные посты, но он никогда не способствовал моему продвижению. Я никогда не звонил ему на работу, только домой в воскресенье, в будние дни вечерами. И никогда у меня не возникало желания попросить его помочь. С самого начала у нас была определенная моральная основа. Друга не надо выдвигать, пусть он сам будет выдвигаем людьми, если они увидят качества, достойные выдвижения…

Власть портит. Но друзья уверены, что Шелепин — исключение.

Валерий Харазов:

— Его власть не испортила. Я так смело говорю, потому что я его всю жизнь знал. И проговорили мы за жизнь столько, сколько ни с кем не говорили. Он был скромным и застенчивым человеком, но твердым в делах.

После того как Шелепина и Семичастного убрали из политической жизни, они оказались под контролем госбезопасности. Два бывших председателя КГБ разговаривали друг с другом, зная, что бывшие подчиненные их подслушивают.

Владимир Семичастный:

— Мы выходили на улицу и на свежем воздухе разговаривали. Разговоры, не предназначенные для чужого уха, мы в помещении старались не вести. Мы понимали, что все контролируется и ставится на учет. Хотя иногда мы делали это назло, чтобы знали наше мнение…

Шелепин тяжело переживал случившееся. По мнению Николая Егорычева, ему не хватало фронтовой закалки. Кто через ад войны прошел, тому и на гражданке легче было.

Николай Егорычев:

— Пережить такое не просто. Мне или Месяцеву было легче, мы прошли фронт. Я ходил в атаку, схватывался врукопашную, мерз в окопах, у меня два ранения… Ну, освободили меня, и что? Есть образование, есть работа — будем работать. Александр Николаевич отнесся к этому очень болезненно…

В апреле 1984 года его отправили на пенсию.

Пенсия у Шелепина была маленькая, он трудно жил последние годы, нуждался. Жалел, что, работая в КГБ, отказался от генеральского звания. Генеральская пенсия бы пригодилась.

Незадолго до смерти он съездил на родину в Воронеж, нашел свой дом. Хотел зайти в квартиру, в которой вырос, да хозяйка не пустила. Она уже забыла, кто такой Шелепин.

Валерий Харазов:

— Он стеснялся, уходил от разговоров. Он прихрамывал к концу жизни, и у него плохо было с сердцем. Он умер от сердечного приступа. Позвонил мне из больницы: «Все хорошо, выписываюсь», а через два дня умер.

Это был октябрь 1994 год.

Аппарат показал, что если человек сопротивляется, то найдутся жернова, которые любого сотрут в порошок. К концу жизни Александр Николаевич Шелепин стал другим человеком, сильно изменился. Судьба обошлась с ним жестоко.

13 октября 1964 года, когда Хрущева срочно вызван из Пицунды в Москву, на заседание президиума ЦК, в аэропорту первого секретаря ЦК встречал один только председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный.

Дело было не только в том, что Семичастный должен был сменить охрану Хрущева и вообще проследить, чтобы темпераментный Никита Сергеевич не предпринял каких-то неожиданных действий. Не всякий решился бы в тот момент оказаться один на один с Хрущевым. Он все еще был первым человеком в стране, и его боялись.

По словам Семичастного, Брежнев даже предлагал убить Хрущева, потому что не верил, что им удастся заставить его уйти в отставку. В какой-то момент у Брежнева сдали нервы, он расплакался и с ужасом повторял:

— Никита нас всех убьет.

А Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у Владимира Ефимовича было хоть отбавляй.

Шелепину и Семичастному не нравилось, когда смещение Хрущева называли заговором. На самом деле это был дворцовый переворот. Ему предшествовал долгий подготовительный период, когда руководители партии сговаривались между собой.

Поскольку Семичастный в этом активно участвовал, никакой информации о закулисной деятельности Хрущев от КГБ не получал. Какие-то сведения до него доходили, и он даже собирался обновить президиум ЦК.

Тогдашний первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест вспоминает, как в марте 1964 года ездил вместе с Хрущевым в Венгрию. Почти каждый вечер они вдвоем гуляли по территории резиденции. Хрущев откровенно говорил о товарищах по партийному руководству — нелестно о Брежневе и совсем убийственно — о Суслове.

Хрущев находился в очень возбужденном состоянии. За ним неотступно следовал сотрудник Девятого управления КГБ. В какой-то момент охранник слишком приблизился к Хрущеву. Никита Сергеевич просто рассвирепел:

— А вам что нужно, что вы подслушиваете, шпионите за мной? Занимайтесь своим делом!