Говоривший с удивлением взглянул на гончую.

— Странно. Что-то вдруг его остановило… Он как будто почуял… родство. Это меня весьма удивляет.

Едва ворочая онемевшим языком, Паран сказал:

— Я знаю, кто ты. Три года назад ты завладел сознанием ни в чем не повинной девчонки…

— Да, капитан. Я — Котиллион, больше известный как Веревка. Повелитель Теней сожалеет, что ты не перешел тогда по другую сторону Врат Клобука. Из-за тебя мы потеряли двоих гончих. Известно ли тебе, что эти драгоценные существа жили тысячи лет? Знаешь ли ты, что до сих пор никто — будь то смертный или Властитель — не осмеливался убить гончую Тени?

«Может, сказать ему, что я не убивал гончих, а наоборот, спас их души? Нет. Получится, будто я выклянчиваю у него пощаду».

Паран взглянул на притихшего Клыка.

«Родство?»

— Что тебе от меня надо? — спросил он Котиллиона. — Моей смерти? Так брось меня здесь. Тебе не придется долго ждать.

— Если ты столь сильно ненавидишь императрицу, тебе не следовало вмешиваться в наши дела.

— Что ты сделал с бедной девчонкой?

— Я, капитан, поступил с ней весьма милосердно. Я превратил ее в свое орудие, но она об этом даже не подозревала. Как по-твоему, что лучше: когда ты знаешь, что являешься чьим-то орудием, или когда ничего не знаешь?

Паран молчал.

— Если желаешь, я могу вернуть ей память обо всем, что она сотворила… Точнее, что сотворил ее руками я.

— Не надо.

Котиллион кивнул.

Парана удивила боль, вновь завладевшая его телом. Потеряв столько крови, он ожидал, что вот-вот впадет в беспамятство. Но нет, у него отчаянно болело и не менее отчаянно чесалось все тело.

— И что теперь? — кашляя, спросил он Котиллиона.

— Теперь? — удивился тот его вопросу. — Я начинаю заново.

— Найдешь себе еще такую же девчонку?

— Нет. Этот замысел не удался.

— Но ты же похитил у нее ее собственную жизнь!

Котиллион сердито посмотрел на него.

— Она получит ее назад. А ты, я смотрю, по-прежнему не расстаешься со своим мечом? Так что с твоей жизнью дело обстоит иначе.

Повернув голову, капитан увидел свой меч, до которого можно было дотянуться рукой.

— Когда удача от меня отвернется… — пробормотал он.

«Она уже отвернулась», — подумал Паран.

Удивительно: он вновь чувствовал свою левую руку. И боль в груди начала стихать.

Услышав произнесенные Параном слова, Котиллион сухо рассмеялся.

— Боюсь, уже поздно, капитан. Ты рискуешь, надеясь на благосклонность Шутихи. Ты и не заметил, как стал ее рабом и отдал ей всю мудрость, какая у тебя была. Вот к чему приводит власть опоннов над человеком.

— У меня затягиваются раны, — сказал Паран.

— Так оно и должно быть. Я же тебе говорил, что Клык допустил оплошность.

Опасливо озираясь, капитан сел. Его кольчуга была истерзана в клочья, однако раны исчезли, оставив на теле красные, нестерпимо зудящие рубцы.

— Я… я совершенно не понимаю ни тебя, ни Повелителя Теней.

— Нас многие не понимают. Теперь поговорим о твоем мече…

— Если хочешь, бери его себе, — перебил Котиллиона Паран.

— Ай-ай-ай, — усмехнулся Котиллион, нагибаясь за мечом. — Я подозревал в тебе это непостоянство сердца, капитан. Но мир весьма не прост, так ведь? Скажи, тебе жаль тех, кто сделал тебя своим орудием?

Паран закрыл глаза. Он чувствовал, как начинает освобождаться от ужасной ноши. Ему вспомнился Желудь, едва не поработивший его душу. Потом он снова открыл глаза, и они встретились с глазами гончей. Клык смотрел на него… почти с нежностью.

— Нет, Котиллион. Мне их не жаль.

— Что ж, к тебе возвращается былая мудрость. Достаточно было оборвать связь с опоннами. Сейчас я верну тебя в твой мир. Напоследок хочу тебя предупредить: постарайся оставаться незамеченным. И когда в следующий раз увидишь гончую, беги от нее.

Ночной воздух закружился. Паран протер глаза и увидел деревья сада.

«Бежать от нее или вместе с ней?» — подумал он, вспомнив последние слова Котиллиона.

— Капитан! Где тебя Клобук носит? — раздался голос Колотуна.

— Как видишь, он вынес меня прямо к вам, — ответил Паран.

Лекарь подошел к нему.

— Беды сыплются на нас из каждой дыры. Что с тобой?

— Да то же, что и со всеми, — огрызнулся капитан, поднимаясь на ноги.

Колотун продолжал пялиться на него во все глаза.

— Слушай, тебя словно кто-то жевал, а потом выплюнул.

— Хватит болтать! — одернул его Паран. — Я отправляюсь искать Лорну. Если останемся живы, встретимся в «Фениксе». Понял?

— Понял, — растерянно ответил лекарь.

Паран повернулся, готовый уходить.

— Постой, капитан, — окликнул его Колотун.

— Ну что еще?

— Ты с ней не очень церемонься.

Паран молча скрылся в темноте.

В мозгу Крокуса снова и снова вставали душераздирающие картины недавней трагедии. Как он ни заставлял себя думать о поручении Раллика, видения стаей хищных птиц накидывались на него, наполняя страхом и отчаянием.

Дяди Мамота больше нет… Крокус еще не успел привыкнуть к этой мысли, а голос, звеневший внутри, повторял: тот, кто пытался выбраться из ямы, уже не был его дядей. Оставалась только телесная оболочка, внутри которой скрывалось нечто страшное и непредсказуемое. Корни, что опутали эту оболочку, сделали благое дело, иначе неизвестно, чем бы все кончилось. Голос монотонно повторял свои объяснения, прорываясь сквозь лавину чудовищных видений.

Крокус добрался до зала. Его ноги топтали обрывки флагов и гирлянд. Кое-где ему приходилось ступать по лужам крови. Караульные вынесли отсюда всех убитых и раненых. На своем пути юный воришка не встретил ни одной живой души. Должно быть, слуги в панике разбежались. Крокус выбрался в вестибюль, толкнул дверь и оказался на мощеной дорожке, ведущей к воротам. Его удивило, что недавний хаос не затронул газовые фонари, и их зелено-голубые шары все так же сияли по обеим сторонам дорожки.

Крокус выбрался за ворота. Улица, как и особняк госпожи Симталь, была совершенно пуста. Мостовую устилали следы внезапно оборвавшегося празднества. Ветер кружил их и трепал, швырял на тротуары или нес дальше. В воздухе пахло так, как пахнет в склепах и гробницах.

Крокус опять вспомнил о гибели дяди Мамота и закусил губы. Что толку лить слезы, если дядю уже не вернешь? Как часто Крокус мечтал о самостоятельной жизни. Но он и представить себе не мог, что эта жизнь начнется так внезапно и вместо радости ударит по нему чувством пронзительного одиночества.