— Нет… — Паскаль осторожно подбирала слова. — Нет. Есть и другой путь в матрицу. Гораздо более легкий. Или был когда-то, во всяком случае.

— Должно быть, я все же мертва. На нейтронной звезде нельзя жить. И в ней — тоже нельзя, — уж если говорить начистоту.

— Я ж тебе говорила — это не настоящая нейтронная звезда, — и она объяснила, как это стало возможно. Как матрица сама создала «карман» вполне выносимой гравитации, в котором они могут существовать. Как этому способствовала циркуляция в более глубоких горизонтах коры огромных количеств дегенерировавшей материи. Возможно, она является побочным продуктом процесса компьютерного моделирования. А может быть — нет. Но подобно линзам, вызывающим рассеивание луча, поток этой материи отвел гравитацию прочь. Другие же не менее могучие силы удерживали в это время стены от обрушивания на скоростях чуть меньше скорости света.

— А как было с тобой?

— Я не такая, как ты, — ответила ей Паскаль. — Тело, которое я ношу, — оно что-то вроде марионетки. Я его надела, чтобы встретиться с тобой. Оно создано из того же ядерного вещества, что и кора. Нейтроны связаны странными кварками, и поэтому я не разлетаюсь на частички под напором собственного квантового давления, — Паскаль дотронулась до лба. — И я сама не мыслю. Мышление — оно тут кругом — в самой матрице. Ты меня уж извини, хоть это и может показаться грубостью, но у меня наверняка мозги бы закостенели, если бы меня заставили день-деньской ничего не делать, а только трепать языком с тобой. Я уже говорила, что наши вычислительные уровни совершенно различны. Ты не обиделась? Правда? В этом нет ничего личного. Надеюсь, ты это поймешь.

— Забудем, — отозвалась Хоури. — Уверена, я чувствовала бы то же самое.

Теперь коридор расширился и вдруг превратился в прекрасно обставленный рабочий кабинет, в оборудовании которого сочетались приборы и материалы, изготовленные за последние пять-шесть столетий. Преобладающим цветом в комнате был коричневый, что определялось скорее всего возрастом. Коричневый тон лежал на книжных полках, украшавших стены, на корешках старинных бумажных книг, стоявших на них, на полировке старинного письменного стола красного дерева, на золотисто-коричневатом металле древних инструментов, стоявших на периферии стола для украшения. Деревянные шкафы занимали место в простенках, где отсутствовали стеллажи. В них лежали пожелтевшие кости инопланетных животных, которые на первый взгляд напоминали динозавров, если забыть об очень вместительных черепах, говоривших о мощном интеллекте, обитавшем в них когда-то.

Были тут и современные аппараты — сканеры, новейшие хирургические инструменты, полки с картриджами памяти и кристаллическими пластинками, хранившими голографические изображения. Относительно новый робот-служитель неподвижно застыл в углу, слегка наклонив голову, как будто верный лакей, который, несмотря на дремоту, продолжает надежно стоять на ногах.

На одной стене щелевидные окна выходили на сухой, вылизанный ветрами пейзаж плоскогорий, сложенных легко разрушающимися горными породами, купающимися в красноватом свете заходящего солнца, которое уже почти исчезло за зубчатым горизонтом.

Из-за письменного стола, с таким видом, будто ему помешали, встал Силвест.

Сначала их вторжение, видимо, рассердило его, но затем выражение его лица смягчилось, а на губах возникло нечто, похожее на улыбку.

Хоури поглядела ему в глаза — обычные человеческие. Она впервые видела у него такие.

— Я рад, что вы нашли время навестить нас, — сказал он. — И надеюсь, Паскаль ответила вам на все вопросы, которые вы смогли придумать.

— Почти на все, — ответила Хоури, входя в кабинет и удивляясь утонченности его убранства. Это была великолепная имитация, лучше которой ей еще не приходилось видеть. К тому же — мысль и любопытная, и пугающая — все здесь было сделано из ядерного вещества такой большой плотности, что даже самый маленький предмет на столе — пресс-папье — упал бы на пол в центре комнаты, если бы его швырнуть в стену. — Но не на все. Как вы-то тут оказались?

— Возможно, Паскаль упомянула, что в матрицу ведет и другой путь, — он протянул Хоури свои руки. — Я его отыскал. Вот и все. Прошел его насквозь.

— А что же случилось с…

— С моим реальным «Я»? — его улыбка говорила, что он как бы забавляется остротой, которую вряд ли оценит собеседник. — Сомневаюсь, чтобы оно уцелело. Откровенно говоря, меня это не интересует. Я и сам вполне реален. Таков, каким был всегда.

— А что случилось на Цербере?

— Это долгая история, Хоури.

И все-таки он ее рассказал. О том, как он спустился в глубь планеты. О том, что скафандр Саджаки оказался пустым. Как, узнав об этом, он еще тверже уверился, что надо идти вперед, и о том, что он нашел в последнем зале. Как он попал в матрицу (тут его воспоминания отделились от воспоминаний его другого «я»). Но когда он сказал Хоури, что уверен, будто его другое «я» погибло, он сказал это столь убежденно, что Хоури подумала: а нет ли иного пути познания случившегося? Возможно, существовала какая-то другая, менее материальная связь между ними, просуществовавшая до самого конца.

Были и другие вещи, которые Силвест понимал не до конца. Это она почувствовала. Он не постиг Божество, во всяком случае, не больше, чем на то мгновение, когда купался в ослепительном белом свете портала. Не тогда ли он сделал свой выбор? Знает ли это он сам? — подумала она. Если матрица смоделировала его и если матрица бесконечна в своей способности познавать… то какие ограничения наложены на него кроме тех, которые выбрало его собственное сознание?

И вот что еще она узнала: Карину Лефевр в живых удержала часть Завесы, но ничего случайного в этом не было.

— Похоже, среди Странников было две фракции, — говорил Силвест, поигрывая старинным микроскопом на столе. Он наклонял его зеркальце то в одну, то в другую сторону, будто стремясь поймать последний луч заходящего солнца. — Одна, которая желала, чтобы я разузнал, существует ли еще Подавитель и может ли он представлять для них угрозу. А другая — тоже, я думаю, о человечестве заботилась не больше первой. Но была осторожнее. Она полагала, что должен быть какой-то путь получше, нежели совать нос в изобретение Подавляющих, чтобы узнать, реагирует ли еще оно на органику.

— А что теперь будет с нами? Кто же в конечном счете победил? Похититель Солнц или Мадемуазель?

— Ни тот, ни другая, — ответил Силвест, отставляя микроскоп. Оббитое бархатом подножие мягко стукнуло по крышке стола. — Во всяком случае, таково мое интуитивное ощущение. Я думаю, что мы — я — подошли совсем близко к тому, чтобы запустить этот механизм, к тому, чтобы дать ему стимул возбудить все остальные оставшиеся механизмы и начать войну против человечества, — он расхохотался. — Впрочем, называть это войной — значит подразумевать, что в ней будут две стороны. Но я не думаю, чтобы дело обстояло так.

— И вы считаете, что дела не зашли так далеко?

— Я надеюсь на это, я молюсь об этом. Вот и все, — он пожал плечами. — Конечно, могу и ошибиться. Это раньше я говорил, будто никогда не ошибаюсь. Теперь я получил хороший урок.