Более того, леди Уиллингтон внесла свой вклад для саботажа предприятия. В манере королевы Мэри она восхищалась бриллиантами, которые носили особы королевской крови, причем восхищалась так бурно, что магараджи чувствовали себя обязанными сделать ей подарки. Однако было очевидно: такой совет, как секретный меморандум, вручаемый новым чиновникам индийской гражданской службы, о социальных связях с «индийскими джентльменами»[2028], который содержал приложение, написанное в 1821 г., более не мог поддерживать британское правление.

Везде усиливалось давление по снятию расового барьера для членства в клубах. Это не всегда получалось успешно. Во время Второй Мировой войны цейлонцам даже не разрешали входить в клуб «Коломбо» в качестве гостей, хотя они часто приглашали европейцев в «Восточный клуб». «Хилл» в Нувара-Элия отказывался принимать граждан Шри-Ланки до 1966 г., когда столкнулся с финансовым вымиранием из-за исчезновения европейских участников (тогда он стал известен под прозванием «Морг»)[2029]. Клуб в Лахоре следовал тем же курсом. Клуб в Аккре, в который принимали турок, но не принимали сирийцев или киприотов, продолжал не допускать африканцев до тех пор, пока Золотой Берег не получил независимость. Один высокопоставленный чиновник в Западной Африке, который пытался продвигать смешение рас, категорически заявил: «Клубы редко в этом помогают»[2030].

Но перемены были, их иногда радостно принимали. Например, «Хай-Рейдж» в Керала принял первого (очень известного и высокопоставленного) индийского участника в 1934 г. Однако социальная политика клуба оставалась неизменной, туда не допускались сержанты Королевских ВВС даже во время Второй Мировой войны. Однако борьба за допуск вызывала яростные споры по всей империи. Она же стала темой для нескольких романов. (Особенно вспоминаются «Дни в Бирме», где герой предупреждает: «Уступая в малом, мы разрушили империю»)[2031]. Сопротивление иногда становилось яростным. В клубе «Мутайга» в Найроби, где принца Уэльского Эдуарда уронила на пол влюбленная леди Деламер, участники подожгли большой рояль, протестуя против предложения допустить евреев.

Несмотря на весь упор на джентльменство, клубы частенько становились ареной для хулиганства. Участнки оскорбляли и били на слуг. Они устраивали шумное и бурное веселье, в ходу были грубые развлечения и шутки. В клубе «Джимкана» в Нью-Дели во время войны один полковник попытался колоть орехи, бросаясь ими в портрет короля-императора, но вместо этого разбил стекло.

Участники кидались друг в друга булочками и рогаликами, хотя в отличие от постоянных посетителей «Сент-Джеймс-клуба», похоже, не «поливали друг друга портвейном». Они увлекались яростной враждой и стычками. Ссоры в Гонконгском клубе в 1890-е гг. отравили светскую жизнь всему европейскому сообществу.

Во время спора из-за виста в Бомбейском клубе некий мистер Ашбернер направил поток площадной брани в секретаря, капитана Уолша, которого грозил ударить. Ашбернер повторил «со смаком неприличный оскорбительный термин «барншут» [ненормативное ругательство], добавив к нему грубое английское бранное слово, так приятное для его мерзкого рта — «чертов»[2032].

Очевидно, главной целью учреждений вроде Лагосского клуба было поглощение участниками большого количества крепких спиртных напитков. Этот клуб был известен как «Цистерна джина»[2033], а выпитые дозы часто вели к «буйному разрушению собственности».

Клуб «Хай-Рейдж», который украшали не только оленьи рога, но и головные уборы вышедших в отставку плантаторов, выращивавших чай, которые буквально вешали там свои шляпы, ценил «традицию разбивания стаканов участниками»[2034]. Они ломали мебель и уничтожали бильярдные столы. Развлечением в клубе «Скричерс», сформированном офицерами Королевских ВВС в Индии во время войны, был «концерт сталкивающихся в воздухе самолетов, который завершался полным разрушением пианино»[2035].

Маловероятно, что такое поведение могло убедить жителей колоний в том, что ими правит высшая раса. Это давало возможности и критикам на родине. Бертран Рассел назвал империю «выгребной ямой для британских нравственных отбросов»[2036]. Проявления жестокости оказывались типичными. Ее британцы могли использовать для сохранения своей монополии и в микрокосме (на уровне колониального клуба), и на широких просторах империи.

Это очень ярко проявлялось в Шанхае, самой богатой британской цитадели на Дальнем Востоке. Грубо говоря, эта коммерческая столица Китая, многонациональные космополитские ворота во внутреннюю часть страны, расположенные в огромной желтой дельте Янцзы. Шанхай не являлся частью империи. Но британцы, хотя их значительно превышали количественно японцы, контролировали международное поселение порта, открытого по договору для внешней торговли. Это делалось через Шанхайский муниципальный совет.

Британцы вели себя с автократическим высокомерием и надменностью. Например, они запрещали собакам и китайцам заходить в парк Хуанпу — городской сад напротив британского консульства в прибрежной части города, по стилю напоминающей Манхэттен[2037]. Они называли себя «шанхайлендеры» и наслаждались поразительно привилегированным образом жизни. Англичане ездили на блестящих «Бьюиках» и покупали вещи по последней моде в освещаемых неоновым светом универмагах вроде «Сан-Сан», незаконно играли в азартные игры в «Колесе» на Норт-Хонан-роуд. Имелась и игра «заяц с собаками», во время которой преследовали егерей, одетых в розовое.

Британцы курили сигары и пили коктейли под отдельно стоящей колокольней в венецианском стиле, относящейся к гостинице «Катай» в стиле ар деко. Эта гостиница стала местом встречи и для квази-империалистов — американцев, которые копировали манеры британцев и громко приветствовали и восхваляли друг друга[2038].