Колдмун почувствовал, как Гроув беспокойно зашевелился рядом с ним в темноте.

Если Флеминг и удивил такой ответ, она умело скрыла это.

— Вы хотите сказать, что ничего нового не было обнаружено с тех пор, как в газете появилось письмо убийцы?

— Я прошу прощения, миз Флеминг, но вы спросили, есть ли что-нибудь такое, что я могу сообщить вам.

— Ясно. — Женщина понимающе кивнула, подмигнув в камеру. — Вы имеете в виду, что есть ряд аспектов — подвижек, — которыми вы не можете поделиться с общественностью.

— Именно так.

— Тогда, может быть, вы скажете, удовлетворены ли вы ходом расследования?

— Я редко бываю удовлетворен. Однако мы определили некоторые направления расследования.

Флеминг была матерой ведущей — Колдмун не мог не отдать ей должного — и поднаторела в обращении с неудобными гостями.

— Я уверена, наши зрители сейчас вздохнули с облегчением. Понятно, что многого вы нам сказать сейчас не можете, — проговорила Флеминг слегка заговорщицким тоном, — но хотя бы намекните, насколько вы близки к поимке монстра.

— Увы, к сожалению, это я не могу предсказать. Но есть одна услуга, о которой я хочу вас попросить.

— Конечно.

— Пожалуйста, не называйте его монстром.

Колдмун услышал резкий вздох Гроува.

Улыбка застыла на лице ведущей.

— Мне жаль, если вы не согласны с этой характеристикой. Разве этот человек не убил жестоко трех невинных женщин?

— Да, вы правы.

— А если и этого недостаточно, то разве он не вырезал их сердца, чтобы украсить могилы жертв суицида, чем добавил скорби их семьям, которые и без того немало страдали?

— Да.

— Тогда, агент Пендергаст, с какой же стороны это существо не монстр?

— Монстр подразумевает зло. Удовольствие, получаемое от жестокости. Психопатическое отсутствие вины или раскаяния.

— Да, но…

— И я не думаю, что это правильно характеризует мистера Брокенхартса. Он, несомненно, убивал, но не ради убийства.

— О чем вы говорите?

— Он не получал от этого удовольствия. Напротив, все свидетельствует о том, что он перерезал горло своим жертвам для того, чтобы их смерть была максимально быстрой и безболезненной. Именно раскаяние, а не его отсутствие стало причиной этих убийств.

— Не уверена, что наши зрители поймут вас. Не могли бы вы пояснить?

Пендергаст перевел взгляд с ведущей на ближайшую камеру. Продолжая говорить, он поднялся с кресла.

— На самом деле, — сказал он, — я здесь для того, чтобы обратиться к мистеру Брокенхартсу. Лицом к лицу.

— Агент Пендергаст… — начала было Кэри Флеминг.

Но Пендергаст не слышал ее. Все его внимание было обращено на камеру.

— Мистер Брокенхартс, я знаю, вы меня видите и слышите, — говорил Пендергаст, медленно надвигаясь на камеру и заставляя оператора отступать назад. — Я знаю, вы рядом… совсем рядом.

— Сукин сын, — пробормотал Гроув. — Что он делает, черт побери?

Пендергаст продолжал своим мягким, медоточивым голосом, заполняющим студию:

— Вы не монстр. Вы — человек, которому был причинен вред. Возможно даже, что вы подверглись жестокому насилию.

На мониторе Колдмун видел, что голова и плечи Пендергаста заполнили весь кадр.

— Я знаю, ваша жизнь была ужасна, вам сделали больно, у вас не было наставничества, которое необходимо нам всем, чтобы отличать добро от зла.

Колдмун как завороженный смотрел на Флеминг, которая энергично махала продюсеру, пока камера давала крупный план Пендергаста. «Прямой эфир, — одними губами произносила Флеминг, делая резкие рубящие движения. — Прямой эфир». Но продюсер показывал камерам, чтобы они продолжали работать. Колдмун понял, что материал получается высококлассный и продюсер отлично осознает это.

— Не могу поверить, что они дают это в эфир! — прошептал Гроув с негодованием в голосе. — Да еще и в прямой эфир!

Пендергаст вперился взглядом в объектив, и оператору оставалось только держать его в фокусе.

— И именно потому, что у вас никогда не было такого наставничества, я обращаюсь к вам теперь. Моя работа состоит в том, чтобы остановить вас, но я хочу, чтобы вы знали одно: я вам не враг. Я хочу вам помочь. Вы умны. Когда я говорю, что ваши деяния в высшей степени предосудительны, то надеюсь, что вы меня услышите. Я понимаю вашу потребность в покаянии. Но вы должны найти другой способ. Поверьте мне, послушайте меня: вы должны найти другой способ.

Пендергаст сделал паузу. Продюсер говорил в свою рацию и жестикулировал, приказывая операторам держать агента в кадре и не переключаться на Флеминг, которая перестала махать руками и просто смотрела на Пендергаста, перехватившего у нее функции ведущего. Колдмуна удивило, насколько сильное завораживающее воздействие оказывает его напарник на людей. Этот человек как будто взял Майами в рабство.

— У вас есть сила воли действовать или не действовать. Используйте эту силу. Подумайте над тем, что я сказал. Напишите мне, поговорите со мной, и, может быть, я сумею вам помочь. Но запомните самое главное: вы должны найти другой способ.

Пендергаст задержал взгляд на объективе, потом сделал шаг назад и развернулся. В этот же момент камеры убрали крупные планы и продюсер показал на Флеминг.

Она мгновенно пришла в себя и напустила на лицо серьезное выражение, словно весь эпизод был прописан в сценарии.

— И это, дамы и господа, был специальный агент Пендергаст, напрямую обратившийся к серийному убийце, который называет себя мистером Брокенхартсом. Будем надеяться и молиться о том, чтобы тот смотрел телевизор в этот момент.

Продюсер запустил рекламу, едва сдерживая ликование, а Колдмун увидел, как Кэри Флеминг смерила уходящего с подмостков Пендергаста злобным взглядом. В этот момент телефон в кармане Колдмуна завибрировал. Он вытащил его и не удивился, увидев, что его вызывает ответственный заместитель директора Уолтер Пикетт.

35

Он сел на пол погруженного в темноту дома, на голые стены которого отбрасывал дергающиеся пятна старый тридцатидвухдюймовый «Тринитрон». Рекламные ролики на экране раскручивались в гротесковой пантомиме — ему удалось приглушить звук дистанционным пультом, но на другие движения уже не хватало сил. Он чувствовал себя парализованным.

Это была чистая случайность, что он переключился на этот канал. И тут появился этот агент ФБР — странный, в черном костюме, но бледный, как сама смерть. Он стоял перед камерой и обращался к нему. К нему.

«Я знаю, вы меня видите и слышите».

Он уставился на экран с таким удивлением, что едва сумел сосредоточиться. Никто еще не говорил с ним так. Даже когда он был очень молод, в хорошие времена до Путешествия, он не помнил таких разговоров, такого сочувствия, такого доброго понимания.

«Я знаю, ваша жизнь была ужасна, вам сделали больно, у вас не было наставничества, которое необходимо нам всем, чтобы отличать