– Проклятие, ты ведь не собираешься сдаваться верно, дитя? – осведомилась Дозин, пока Эгвейн натягивала платье через голову. Язык, которым изъяснялась эта женщина, никак не вязался с ее элегантным внешним видом, – на ней было синее платье, шитое золотом, в ушах и волосах поблескивали сапфиры.

– А разве должна сдаваться Престол Амерлин? – вопросом на вопрос ответила Эгвейн, как только ее голова вынырнула из ворота. Она завела руки за спину, чтобы застегнуть белые костяные пуговицы.

Дозин фыркнула, но на сей раз не презрительно. Так решила Эгвейн.

– Храброе решение, дитя. Однако, пропади все пропадом, держу пари, что в скором времени Сильвиана заставит тебя сидеть ровно и ходить по струнке. – С этими словами она ушла, не назначив Эгвейн наказание за то, что она мнит себя Престолом Амирлин.

Эгвейн предстоял очередной визит к Наставнице Послушниц как раз перед завтраком, – это уже входило в распорядок дня, – который одним махом уничтожил все старания Дозин. Но слезы высохли, как только ремень Сильвианы перестал опускаться на спину девушки. Когда Эгвейн встала у края стола, к которому была приделана накладка из кожи, стертая Свет знает сколькими женщинами, и опустила сорочку и юбку на горящие рубцы, у нее не появилось желания вздрогнуть. Она приняла этот жар боли, приветствовала его, грелась им, словно пламенем камина в холодное зимнее утро. В тот момент ее зад действительно полыхал жаром, как пылающий камин. Посмотрев в зеркало, Эгвейн увидела безмятежное лицо. Да, щеки были красными, но лицо хранило спокойствие.

– Как вышло, чтобы Шимерин понизили до Принятой? – спросила она, промокая платочком слезы. – Я спрашивала, однако такого закон Башни не предусматривает.

– И сколько раз тебя отправляли сюда за подобные «расспросы»? – осведомилась Сильвиана, вешая раздвоенный ремень рядом с кожаной тростью и гибким прутом в узкий шкаф. – Я думала, ты давно уже сдалась.

– Я любопытна. Так как же так случилось, если закон такого не предусматривает?

– Да, не предусматривает, дитя, – мягко ответила Сильвиана, словно и вправду разговривала с ребенком, – но и не запрещает. Это такая лазейка… Ладно, не будем вдаваться в подробности. Ты просто дашь очередной повод тебя выпороть. – Она покачала головой и заняла свое место за столом, положив руки на столешницу. – Проблема в том, что Шимерин смирилась с этим. Другие сестры советовали ей не подчиняться этому распоряжению, но как только она поняла, что мольбы и рыдания не изменят решения Амерлин, она переехала к Принятым.

Живот Эгвейн громко заурчал, требуя завтрака, но она не спешила уходить. Она же беседует с Сильвианой! Пусть тема несколько странная, но это все же беседа.

– Тогда почему бы ей не сбежать? Ее друзья наверняка пытались вразумить ее.

– Некоторые пытались, – сухо откликнулась Сильвиана. – Остальные… – Она изобразила руками нечто вроде чаш весов и покачала ими, словно взвешивая что-то. – Остальные пытались заставить ее принять случившееся. Они отправляли ее ко мне почти так же часто, как тебя. Я рассматривала ее посещения как частное наказание, но ей нахватало твоего… – она внезапно замолчала и откинулась на спинку стула, внимательно глядя на Эгвейн поверх сцепленных пальцев. – Ну вот. Я уже болтаю с тобой. Это, конечно, не запрещено, но вряд ли уместно в при таких обстоятельствах. Иди-ка завтракать. – Она взяла перо и открыла чернильницу. – Я назначу тебе на полдень, потому как ты явно не станешь кланятся. – В ее голосе чувствовалось смирение.

Когда Эгвейн вошла в обеденный зал для послушниц, первая девушка, увидевшая ее, вскочила с места, и тут же послышался грохот отодвигаемых скамеек о плитки пола, раскрашенные в цвета Айя, – остальные послушницы тоже встали. Они стояли в полной тишине, а Эгвейн шла по центральному проходу в сторону кухни. Вдруг Ашелин, пухленькая и хорошенькая послушница из Алтары, бросилась на кухню. Эгвейн только успела дойти до входа, а она уже появилась в дверях, держа в руках поднос, на котором стояла кружка с горячим чаем и тарелка с ломтем хлеба, маслинами и сыром. Эгвейн хотела забрать поднос, но оливковокожая девушка поспешила к ближайшему столу и поставила его перед свободной табуреткой, после чего изобразила некое подобие реверанса и отошла прочь. К счастью для нее, ни одна из надсмотрщиц Эгвейн не решила заглянуть в этот момент в обеденный зал. И к счастью для всех стоящих послушниц.

На скамейке перед подносом лежала подушка. Она была достаточно потертой, и на ней было больше заплат, чем исходного материала, но тем не менее это была настоящая подушка. Эгвейн взяла ее и аккуратно положила на стол и после этого села. Приветствовать боль было легко. Эгвейн грелась ее жаром. По залу прокатился вздох, послушницы зашушукались. И лишь когда она положила в рот первую маслину, девушки сели.

Эгвейн чуть не вернула ее обратно, потому что маслина оказалась изрядно подпорченной, однако после Исцеления ей жутко хотелось есть, поэтому она выплюнула в ладошку только косточку и, положив ее на край тарелки, поспешила смыть неприятный привкус глотком чая. В чае оказался мед! Послушницам давали мед только по особым случаям. Эгвейн сдержала улыбку и принялась опустошать тарелку, которая в результате осталась действительно абсолютно пустой, – девушка послюнявила палец и тщательно подобрала все крошки. Не улыбаться было трудно. Сначала Дозин – Восседающая! – потом смирение Сильвианы, а теперь – это. Кончено, две сестры куда важнее послушниц и меда, но все это вместе взятое указывает на одно и то же. Она выигрывает свою войну.

Зажав под мышкой кожаную папку с золотым тиснением, Тарна поднималась наверх в покои Элайды, стараясь держаться поближе к центральной части Башни. И пусть ей придется миновать действительно бесконечное количество лестничных пролетов. Два раза лестница обнаружилась вовсе не там, где она ее помнила, но если продолжать подниматься, то рано или поздно, она окажется там, где нужно. Навстречу никто не попадался, разве что несколько слуг в ливреях, которые кланялись или делали реверансы и бежали дальше по своим делам. Если бы она отправилась другим путем, то ей пришлось бы проходить мимо дверей, ведущих в другие Айя, и, быть может, столкнуться с сестрами. Палантин Хранительницы Летописей позволял ей входить в крыло любой Айя, однако Тарна старалась посещать все Айя, кроме Красной, только по необходимости. Среди Сестер других Айя она прямо чувствовала, что ее узкий палантин именно красного цвета, и ловила на себе пылающие взгляды внешне невозмутимых женщин. Нет, они не могли выбить ее из колеи, это могли сделать лишь считанные единицы… Тарна быстро шла по меняющимся переходам Башни. Вряд ли все зашло настолько далеко, что кому-то придет в голову напасть на Хранительницу Летописей, но, тем не менее она не хотела испытывать судьбу. Вернуть все на круги своя потребует больших усилий, что бы там ни думала Элайда, но нападение на Хранительницу может сделать ситуацию необратимой.

Кроме того, не будучи вынужденной поминутно оглядываться через плечо, она могла собраться с мыслями и подумать над тревожащим вопросом Певары, который последовал после предложения связать узами Аша’манов. Кому из Красных можно поручить подобное задание? Испокон веков Красная Айя охотилась на мужчин, способных направлять, из-за чего сестры испытывали недоверие и к остальным мужчинам, а по большей части просто их ненавидели. Пока братья или отцы оставались в живых еще как-то можно было избежать ненависти. Или горячо любимый двоюродный брат или племянник. Но когда они покидали этот мир, вместе с ним исчезала и любовь. И доверие. Так вот как раз к вопросу о доверии. Связать с собой узами мужчину – значит нарушить древний обычай, который ни в коей мере не уступает закону. Даже после благословений Тсутамы, кто побежит к Элайде, когда открыт вопрос о соединении с Аша’манами? К этому времени, когда она добралась до дверей покоев Элайды, расположенных всего на два этажа ниже вершины Башни, Тарна вычеркнула еще три имени из своего мысленного списка. К концу второй недели список тех, кому можно доверять, состоял из одного имени, однако эта кандидатура совсем не подходила для исполнения задуманного.