Князь Панч-Панчевский, отец города, ненавидел Лодзь, терпеть ее не мог подобно барону фон Хейделю-Хайделау. Каждый раз, когда ему приходилось встречаться с еврейскими фабрикантами, купцами и интеллигентами, его голубая княжеская кровь стыла в его жилах от унижения. Он, князь Панч-Панчевский, не был ярым антисемитом, но он хотел видеть евреев такими, какими они были в его детские годы, — арендаторами и торговцами в длинных лапсердаках, напуганными, покорными, целующими полу одежд помещика. Он любил все старое, традиционное, хотел, чтобы жизнь текла, как во времена отцов и дедов. Чтобы помещик был помещиком, крестьянин — крестьянином, а еврей — евреем. Он не мог представить себе Польшу без еврея, ему не нравилась польская дорога, на которой в окно своей кареты он не видел склоненной фигуры еврея-бородача, смиренно сторонящегося и стягивающего с головы шапку.

Он не выносил евреев с усами, как у помещиков, еврейских банкиров, расхаживавших на балах во фраках, еврейских интеллигентов, всюду лезущих и рвущихся высказать свое мнение, еврейских магнатов с их каретами и дворцами. Пока страна была под русскими, князь Панч-Панчевский ничего изменить не мог. Сам губернатор охотнее бывал на балах и сидел за картами во дворцах евреев, чем в имениях помещиков. Однако теперь, когда Польша снова стала Польшей, надо вернуть порядок, который был заведен в старые, золотые времена: власть — барину, навоз — мужику, заплечная котомка — еврею.

С крестьянами и плебсом он, увы, тягаться не мог. Пришло их время. А вот на евреях можно отыграться. Даже в правительстве многие министры настроены против них. Эти министры хотят отдать всю торговлю и промышленность в польские руки и, прежде всего, выкурить евреев из Лодзи, этой еврейской вотчины, превратив ее в свой, приличный, истинно польский промышленный центр, свободный от пригревшихся там горбоносых королей и корольков.

Воевода Панч-Панчевский делал все, чтобы добиться своего. Он переговорил с директором банка и велел ему придерживать кредиты, когда за деньгами будут приходить евреи. Зато он приказал выдавать щедрый кредит на долгий срок каждому поляку, который начинает строительство фабрики или откупает предприятие у еврея. Кроме того, он изо всех сил поддерживал новое польское мануфактурное общество, созданное христианской партией «Единство», надеясь развить собственное крупное ткацкое и прядильное производство в этом зажидовевшем городе. На открытие первой фабрики «Единства» он привез министров из столицы. Кардиналов и священников он тоже пригласил, чтобы они окропили здания святой водой. Он вызвал к себе представителя Национально-христианского рабочего союза и переговорил с ним, прося профсоюзы пойти навстречу новой ткацкой фабрике, не устраивать забастовок и дать ей работать спокойно. Помимо прочего, воевода помог своему детищу деньгами, добыл для него щедрые кредиты, субсидии. Он, несколько министров и влиятельных депутатов приобрели на собственные средства толстые пачки акций нового предприятия и делали все, чтобы курс этих акций постоянно рос.

Евреи отправляли депутации в Варшаву, объясняли, что отказы выдать им кредиты вызывают рост безработицы, но воевода отражал все их выпады. Он лично убедил премьер-министра, что в первую очередь Польша должна сосредоточиться на земле, на полях и лесах, на составляющих ядро страны крупных имениях, а не на дутых еврейских промышленности и торговле. А если и развивать промышленность, то она должна быть своя, польская. Пусть ее создадут помещики и магнаты, вложив свои капиталы. Конечно, директор национального банка в Лодзи не говорил о политике воеводы евреям, приходившим к нему за кредитами, потому что знал, какой шум на весь мир поднимают евреи, если их задевают. Устанешь потом оправдываться. Поэтому он горячо восхвалял желание евреев поднять промышленность Польши, но когда дело доходило до выдачи денег, он хмурился и уверял, что денег у страны нет. В результате все кредиты доставались деревенским помещикам и истинно польской промышленности, которую они создавали.

Больше, чем на других евреев, воевода Панч-Панчевский был зол на Макса Ашкенази — и из-за дворца, который тот у него отобрал, и особенно из-за королевства, которое этот еврей завоевывал себе в его городе. Нет, он, воевода, хозяин Лодзи, совсем не хотел, чтобы в его владениях хозяйничал еврейский король. Пусть он подавится своей разрушенной фабрикой, пусть задохнется на ней без кредитов, и тогда акционерное общество «Единство» откупит ее у него по дешевке. После падения Макса Ашкенази другие евреи тоже уберутся отсюда, выедут из своих дворцов, оставят свои кареты и снова, как им и положено, наденут лапсердаки и закинут за плечи котомки.

Несколько недель Макс Ашкенази мотался по стране, ездил в Варшаву, встречался с людьми, чтобы найти выход. Люди уговаривали его связаться с частными банкирами. Другие советовали взять в компаньоны иноверца-аристократа, как это делали другие евреи, добираясь таким образом до высокого начальства. Многие из иноверцев голубых кровей шли компаньонами в еврейские фирмы, вкладывая в дело свои благозвучные имена, прикрывая своими истинно польскими фамилиями на «ский» еврейских «зонов», «бергов», «манов» и «штейнов», которые не могли сунуться ни в один польский банк в расчете на государственное вспомоществование. Даже редакторы антисемитских газет, клеймившие в богобоязненных католических статьях подобных «шабес-гоев»[199], втихаря становились компаньонами евреев и прикрывали их еврейство своим аристократизмом. На фабрику Максу Ашкенази сватали очень крупного аристократа, который денег в дело не внесет, но зато компенсирует своим дворянским именем режущую слух фамилию «Ашкенази». Фабрика получит большие кредиты, большие заказы, а воеводе можно будет показать жирную фигу.

— Даже не раздумывайте, ловите эту птичку, — убеждали Макса Ашкенази маклеры, — потому что не успеете вы оглянуться, как ее поймают другие… Курс акций этой белой кости ой как высок…

Макс Ашкенази не последовал советам маклеров. Он давно для себя решил, что против всего мира человек должен идти один, без компаньонов. Кроме того, он не желал отдавать целое состояние какому-то бездельнику только за его дворянское имя. Нет, Ашкенази не должен стыдиться своей фамилии. Вот еще! Он уже показал, как с пустыми руками становятся королями Лодзи, и в дальнейшем себя не посрамит. Ему не нужны компаньоны без капитала, не нужны паразиты для пускания пыли в глаза. Он сам всего добьется. И если здесь и сейчас его имя не котируется, если оно звучит как имя незаконнорожденного, то есть и большой мир, в котором фамилия Ашкенази ценится. В Лондоне, у хлопковых и шерстяных магнатов, где он когда-то вел миллионные дела, закупал сырье, знают, кто такой Ашкенази и на что он способен. Там его имя — не имя незаконного сына, там оно стоит больше, чем все эти истинно польские «ский», за которые британцы не дадут и ломаного шиллинга. Он поедет в Лондон, переговорит с магнатами, расскажет им о своих мытарствах в России, о своих планах на будущее, о том, что он создаст новый рынок для английского сырья в притихшей Лодзи, которую он намерен оживить. Пусть ему только дадут кредит, пусть подставят плечо, помогут заново отстроить фабрику, и он опять будет закупать сырье на миллионы. Ведь им выгодно вложить деньги в его предприятие, чтобы получить такого хорошего клиента. Они немало заработали на нем в те годы, когда он с ними торговал. Он был их крупнейшим польским клиентом, делал огромные, миллионные трансакции и всегда был честен. Никогда не жульничал, как другие, не уклонялся от платежей. Они могут без всякого риска вложить кругленькую сумму в его фабрику, предоставить ему обширные кредиты. Так поступают все приличные деловые люди. А они, его враги, пусть полопаются от злости!