Сломленная морально, донья Эрмоса в отчаянии шлет адмиралу записку. Никакого ответа. Пленники понимали, что у Моргана в эти дни были другие заботы, кроме как судьба испанцев. Среди флибустьеров росло недовольство, оно выливалось в открытую вражду, причем предлог неизменно был один и тот же:

– Кое-кто успел набить золотом полные карманы!

Дошло до того, что в один прекрасный день Морган распорядился отвести пленников подальше, а всем флибустьерам раздеться догола на опушке и обыскать одежду друг друга. Сам он первым подал пример. Духота сельвы растопила все кастовые различия, больше не было командиров и подчиненных, люди обрели первородный облик, обнажив – в буквальном смысле – свою натуру.

Обыск удовлетворил не всех: часть флибустьеров ворчала, что, добравшись до Панамы, надо было двигаться дальше, в Перу. Вот уж где золото можно грести лопатой, они бы купались в золоте, стали бы властелинами мира! Отягощенные сказочной добычей и не будучи в состоянии извлечь из нее подобающих удовольствий, пираты предавались алчным мечтаниям.

Донья Эрмоса добилась аудиенции у Моргана, когда экспедиция вошла в сожженное селение Крус. Там они пробыли три дня. Понукаемые флибустьерами черные рабы перегружали добычу в шлюпки и пироги, оставленные здесь под присмотром. Адмирал принял донью Эрмосу в одном из уцелевших от огня королевских складов. Он выглядел усталым и озабоченным. Вначале она попросила его облегчить участь соотечественников, на что он ответил, что, поскольку выкуп за большинство уплачен, они сегодня же будут освобождены. Затем донья Эрмоса рассказала, как ее предали и обобрали двое монахов, которых она послала за собственным выкупом: возвратившись с деньгами, они заплатили их за собрата-монаха.

– Куда они делись? Когда ушли?

– Немногим более двух часов назад.

За монахами отрядили погоню. Пойманные, они тут же во всем сознались.

– Молитесь, – сказал им Морган, – завтра утром ваши души предстанут перед Господом.

Напрасно донья Эрмоса умоляла сохранить им жизнь. Казнь состоялась на заре следующего дня. Тела монахов еще дергались в петле, когда над деревьями, где их повесили, закружились стервятники.

Флибустьеры погнали пленных к реке. В толпе негров осталась лишь горстка испанцев, которым не удалось заплатить за свое освобождение.

– Отчего вы плачете? – осведомился Морган у доньи Эрмосы.

– Я погибла. Казнь двух монахов лишила меня последней надежды получить новый выкуп. Лучше бы вы повесили меня вместо них.

Трудно вообразить в точности мысли, кружившиеся в тот момент в тяжелой голове адмирала. Вожак разбойников, он полностью разделял их психологию. В минуты ярости он не щадил никого и ничего. Сейчас перед ним стояла женщина, отказавшаяся стать его наложницей, чем, несомненно, задела его самолюбие. Она находилась в полной его власти. Однако Морган возглавлял поход, и в его нелегкую задачу входило поддержание дисциплины в войске, принципиально отрицавшем всякое подчинение и дисциплину. Для этого требовался непререкаемый авторитет предводителя. Отправить красавицу-испанку на Ямайку, где она будет продана на рынке, как рабыня, и достанется кому-то после того, как не досталась ему, – на это он не мог решиться. Выкупить ее для себя тоже было невозможно по очевидным причинам. Присутствие доньи Эрмосы среди пленников превращалось в проблему. Решать ее надо было быстро, поскольку Морган собирался делить добычу по прибытии в крепость Сан-Лоренсо, в устье реки Чагрес. Как поступить?

Его вошедший в легенду рыцарский жест, я полагаю, следует рассматривать как просто наиболее рациональное решение. Этого человека всегда отличал продуманный подход – с самого первого дня, когда он прибыл в Порт-Ройял семь лет назад.

– Донья Эрмоса отправится в Панаму с теми, кто уплатил выкуп. Дайте ей мула.

На этом кончается романтическая история «панамской дамы». Флибустьеры со всем добром погрузились в лодки. А маленькая группа пленных двинулась в противоположном направлении. Измученные, покрытые язвами, облепленные мухами мулы и разоренные, униженные люди возвращались на пепелище. Но радость обретенной свободы переполняла их сердца. Они говорили наперебой о том, как будут отстраивать заново город, и действительно сделают это, не ведая, что через пятнадцать лет их ждет новое нашествие.

На таком же жалком, как и у всех, муле ехала домой «панамская дама», но сколько в ней было грации, несмотря на измятую одежду и утомление. Поглядим же ей вслед, а если она обернется, постараемся запомнить ее лицо – одно из немногих благородных лиц среди скопища грубых и жестоких физиономий этой эпопеи.

Почему, ну почему, Генри Морган, не умер ты сейчас, после блистательно проведенной и поистине грандиозной флибустьерской операции? Тебе удалось бы сохранить легендарный образ, избежать многих невзгод и мучительного конца. Но Историю надлежит писать целиком.

Первый взрыв недовольства адмиралом произошел по возвращении в Сан-Лоренсо, когда Морган объявил, сколько денег приходится на рядового участника: 200 пиастров. Эксмелин пишет – «по десять ливров, в то время как все рассчитывали получить самое меньшее по тысяче реалов». Общая добыча оценивалась в шесть миллионов крон, а доля Моргана – в 400 000 песо. Я намеренно привожу здесь наименования различных денежных единиц из разных источников. Возможно, специалист в бухгалтерском деле сможет привести их в соответствие с современной валютой – мне это не удалось. Укажу лишь, в какой пропорции производился дележ. Каждый капитан получал восемь солдатских или матросских долей. Королю причиталась пятнадцатая часть общего дохода, герцогу Йоркскому, недавно назначенному первым лордом Адмиралтейства, – десятая; самому Моргану полагалась сотая часть, составившая 750 пиастров, которые принято приравнивать к доллару.

Итак, пираты, как я сказал, были на грани бунта. Валлийские историки во главе с В. Ллуэлином Вильямсом негодуют по поводу этой вспышки ярости. По их подсчетам, заработок в 200 долларов был совершенно справедливым вознаграждением, так что требования флибустьеров они рассматривают не иначе как наглость. Морган действовал «строго по правилам», свою весомую долю он заслужил «шестимесячными трудами, прилежанием и беззаветной отвагой». Короче, по их убеждению, дележ нельзя было произвести честнее. Пикантная подробность: историки встали горой на защиту своего соотечественника не в славные времена флибустьерства, а в начале нынешнего столетия, точнее, в 1905 году, когда британские судьи не колеблясь отправляли в долговую тюрьму несчастную вдову, если та была не в силах заплатить домовладельцу.

Эксмелин рассказывает, что в порту Сан-Лоренсо недовольные во всеуслышание обзывали адмирала вором. Могут возразить, что Эксмелин в своих записках часто сурово отзывается о валлийце. Давайте послушаем другого свидетеля, англичанина Ричарда Брауна, который до этого дележа безраздельно восхищался Морганом. Однако после эпизода в Сан-Лоренсо он в корне меняет свое мнение, выдвигается в первые ряды «протестантов» и даже отправляет в Лондон письмо статс-секретарю Вильямсону, в котором квалифицирует поступок Моргана как чистый грабеж. Его письмо и поныне лежит в архиве лондонского Сити. Среди возмущенных до крайности «береговых братьев» составилась партия, решившая действовать радикально. Несколько дней жизнь адмирала была в опасности, ибо эти люди не любили шутить, когда речь шла о звонкой монете.