Немного погодя Бун сказал:

— Вот и он.

Было всего только начало одиннадцатого; мы очень лихо промахнули холмы, дороги, сухие и пыльные между зеленями, поля, безлюдные и по-воскресному тихие, мимо жителей, уже одетых по-воскресному и праздно сидящих на верандах, мимо детей и собак, бежавших к изгороди или на дорогу поглядеть на нас; и, наконец, мимо дрожек, и двуколок, и фургонов, и верховых на лошадях и мулах, и даже по двое и по трое на одной лошади, но не на муле (чуть позже девяти мы обогнали другой автомобиль, и Бун сказал, что это «форд», у него был наметан глаз на автомобили, как у мисс Болленбо), и все они двигались к белым церквушкам, мелькавшим в весенних рощах.

Перед нами лежала широкая долина, и дорога спускалась вниз, к полосе ив и кипарисов, окаймлявших ручей. На мой взгляд, ничего страшного, намного уже поймы реки, которую мы пересекли раньше, даже виден был пыльный шрам дороги, взбиравшейся снова вверх на том берегу. Но Бун принялся чертыхаться и ехал все быстрее вниз по склону, будто ему не терпелось, до зарезу нужно было доехать до ручья и схватиться, вступить с ним в единоборство, будто это было нечто одушевленное, не просто недружелюбное, а и не заслуживающее пощады, как равный враг, человек.

— Ты только посмотри на него, — сказал он. — Вид такой невинный, как у свеженького яичка. Даже дорогу дальше видать, будто он смеется над нами, будто говорит: «А вот доберись туда, а там, гляди, и Мемфис увидишь, только вот, гляди, — доберешься ли».

— Если он такой вредный, почему нам его не объехать? — спросил Нед. — Я бы объехал, сиди я там, где ты сидишь.

— Потому что низину Адова ручья не объедешь, — с остервенением сказал Бун. — Поедешь в одну сторону — вкатишься в Алабаму, поедешь в другую — свалишься в Миссипи.

— Я раз видел Миссипи в Мемфисе, — сказал Нед. — И ежели говорить о Мемфисе, то его я тоже видал. А вот в Алабаме никогда не бывал. Я, может, и туда не прочь прокатиться.

— Ты и в низине Адова ручья тоже не бывал, — сказал Бун. — А ведь ты за этим и прятался под брезентом — для образования. Почему, думаешь, между этим местом и Джефферсоном только и было, что две машины — наша да «форд»? Потому что в штате Миссипи по эту сторону Ручья нету других машин, вот почему.

— Мисс Болленбо насчитала тринадцать за два года, — сказал я.

— Две из них — это тоже наша, — сказал Бун. — А остальные одиннадцать… — считала она их после того, как они втяпались в Ручей? То-то и оно.

— Может, это смотря кто за рулем сидит? — сказал Нед. — Хи-хи-хи.

Бун резко затормозил. Потом повернул голову.

— Ладно. Давай вылезай. Ты же в Алабаму торопишься. Значит, уже пятнадцать минут зря потерял, пока чесал языком.

— Человек провел с тобой целый день, и ты его только за это вон выкидываешь? — сказал Нед. Но Бун не слушал его. Пожалуй, он и говорил-то с Недом просто так, не думая. Он уже вылез из машины, открыл ящик с инструментами, который дед велел приделать к подножке, чтобы держать там лебедку, и топор, и заступ, и фонарь, и выгреб оттуда все, кроме фонаря, и свалил в кучу на заднее сиденье рядом с Недом.

— Так что не будем зря время тратить, — сказал он скороговоркой, но не повышая голоса, спокойно, не злясь, даже не настаивая, закрывая ящик и садясь за руль. — Поехали. Чего мы ждем?

Но мне пока не казалось, что все так уж страшно — еще одна проселочная дорога, которая пересекает еще один болотистый ручей, дорога не то чтобы сухая, но и не вконец раскисшая, и те, что проезжали здесь до нас, завалили для нашего удобства лужи и болотистые участки валежником и ветками и кое-где даже уложили крест-накрест жерди по грязи (да, да, я вдруг понял, дорога — а как ее иначе назовешь? — уже не то чтобы не сухая, а именно вконец раскисшая), так что, может, виноват был все-таки сам Бун; он сам придумал эту в застывших кипарисах, и гнутых ивах, и ноющих москитах преисподнюю и населил ее духами застрявших машин и потных, все на свете клянущих людей. Потом я подумал — проскочили, притом что не видел впереди не только подсыхающего склона, который означал бы, что мы приближаемся, подъезжаем к другому берегу, но не видел даже самого ручья, не говоря уже — моста. Машина опять забуксовала, накренилась, и мотор заглох, как накануне около Ураганного ручья, и опять Бун сразу стал снимать башмаки и носки и закатывать брюки.

— А ну, — сказал он через плечо Неду, — давай вылазь.

— А я не умею, — сказал Нед, не двигаясь. — Я еще насчет автомобилей не обучен. Только мешать тебе буду. Лучше посижу тут с Люцием, не буду болтаться под ногами.

— Хи-хи-хи! — уже в бешенстве, в ярости передразнил его Бун. — Хотел путешествовать — вот и получай путешествие. Давай вылазь.

— Я в воскресной одёже, — сказал Нед.

— Я тоже в воскресной одёже, — сказал Бун. — Но над парой штанов не трясусь и тебе не советую.

— Ишь какой умный нашелся. У тебя небось есть мистер Мори, а мне сперва деньги надо заработать. Испорчу костюм или порву — надо покупать новый.

— Да ты ни разу в жизни не то что костюма — башмаков или шляпчонки какой не купил. Один сюртук тебе еще от старого Люция Маккаслина достался. А уж о хозяйских, или генерала Компсона, или майора де Спейна и говорить нечего. Хочешь — закатывай штаны и снимай обувку, не хочешь — дело твое. Но из машины вылазь, и поживей.

— Пусть Люций вылазит, — сказал Нед. — Он помоложе меня и толще, если сравнить по росту.

— Ему править придется, — сказал Бун.

— Всего и делов? — сказал Нед, — Я сам буду править. Всю жизнь, можно сказать, правил лошадьми, и мулами, и волами, а тпрукать и нукать этим колесом, верно, не трудней, чем вожжами и кнутом. — Потом ко мне: — Вылазь, парень, помоги мистеру Буну. И лучше тебе разуться…

— Вылезешь ты, или взять тебя за загривок и вытащить машину у тебя из-под зада? — сказал Бун. И тут Нед зашевелился, и довольно проворно, потому что наконец проникся сознанием, что ему не отвертеться, и только кряхтел, разуваясь, и закатывая брюки, и снимая сюртук. Когда я снова посмотрел па