– Можно нам снять повешенных, кентурион? – спросил он. – Нам брус нужен. Да и воняет тоже.

– Снимайте, – разрешил Черепанов.

– Ага, – удовлетворенно констатировал Пондус. – Прибыл наконец!

– Разве я опоздал? – осведомился Черепанов.

– Нет, все в порядке. Давай сразу к Феррату. Тебя наш латиклавий видеть желает. Иди, получай свои награды.

Что ж, награды – дело хорошее. Но желательно бы хоть пыль с физиономии смыть и грязь с калиг счистить. С дороги-то.

– Иди-иди! Пусть видит латиклавий, что ты не вино хлещешь на радостях, а в трудах пребываешь.

Ну, раз первый считает, что грязный кентурион лучше чистого – ему видней.

Черепанов велел свести своего коня в стойло, а сам двинулся по широкой виа претория[163]в «командирскую» часть лагеря.

Почти все встречные приветствовали его: кентурион Череп был популярной фигурой. Разумеется, сам подполковник помнил по именам немногих. Но неизменно отвечал на приветствия и поздравления. В лагере слухи распространяются со скоростью степного пожара, а тут двое суток прошло. Немудрено, что о победе «трусливой» кентурии не знали только глухие.

Старший кентурион Феррат обитал в неплохом домике прямо напротив претория. Старший кентурион был весел.

– Прямо с дороги? Куда ездил, в Августу?

– Нет, в имение Гордиана. У меня там раненые остались…

– Молодец! – Старший кентурион аж расцвел. – Так и надо, гастат! В первую очередь – о своих легионерах. Непременно Фракийцу расскажу!

Черепанову стало очень неудобно. Поскольку вовсе не к раненым он ездил. Конечно, и к раненым тоже…

– Слушай, Сервий, я одного из моих парней хотел в декурионы представить, да не успел. Можно от позавчерашнего оформить»?

– А какая разница?

– Да понимаешь…

Старший кентурион бросил на него быстрый взгляд:

– Покалечили кого? Хочешь пенсию поднять?

– Да, – честно признал Черепанов.

– Оформим, не беспокойся. Ты сегодня именинник. И список отличившихся подготовь. Укажи – кому что. Я подпишу. Знаю, лишнего не попросишь. А сейчас пошли на тебя награды вешать. Чую, будет тебе сегодня представление на золотой венок. Этот преторианец, которого ты выручил, нашему Магну родич. Так что сукин сын непременно расщедрится. Это даже и хорошо, что Фракийца нет. Максимин, он на награды скупой, уж я-то знаю.

Трибун-латиклавий Гай Петроний Магн оказался куда моложе, чем ожидал Черепанов. Лет двадцать пять от силы. Но важности – минимум на троих. И свой белый шарф носил с невероятной надменностью. И этим сразу напомнил Черепанову его родича-преторианца.

– Тот самый первый гастат Череп? – осведомился трибун у старшего кентуриона, не удосужившись ответить на приветствие офицеров.

И оторвать задницу от стула – тоже.

– Да, это он, – сухо произнес Феррат.

Было видно, что он латиклавия терпеть не может. И Геннадий его понимал.

– И что мне с тобой делать, младший кентурион… – брезгливо кривя узкие губы, процедил Магн.

Черепанов промолчал. Нескромно же говорить о собственном поощрении.

– А ты что скажешь, Феррат?

– Позволь, латиклавий, рассказать тебе о том, как кентурион Череп…

– Не нужно, мне уже рассказали, – отмахнулся трибун. – Так что же мне с тобой делать, гастат? Меня удивило и насторожило, когда я узнал, что легат Максимин поставил кентурионом варвара. Но твои преступления слишком велики даже для варвара.

Черепанов услышал, как Феррат озадаченно крякнул. Признаться, он сам тоже ожидал другого.

– Э-э-э… Петроний, ты уверен, что тебя правильно информировали? – спросил старший кентурион. – Возможно, тебе все же стоит послушать, что сделал кентурион Череп?

– Меня правильно информировали, – отрезал Петроний Магн. – Не думаю, что ты, не присутствовавший там, сможешь сообщить мне больше, чем трибун претория, лично участвовавший в событиях.

«Ах вот оно что! – сообразил Черепанов. – Паскудник-преторианец все же наябедничал».

– И в чем же состоят мои преступления? – очень спокойно осведомился он. – Просвети меня, варвара, какие законы я нарушил?

– Во-первых, ты преступно медлил, прежде чем выступить на защиту римских граждан, подвергшихся насилию. Что, в свою очередь, привело к тому, что многие подданные императора погибли.

К счастью для тебя, благородная Корнелия Гордиана уцелела, но это опять-таки не твоя заслуга. За это ты должен благодарить доблестного трибуна Секста Габиния, которого ты…

– Прошу прощения, латиклавий! – перебил Черепанов. – Давай сначала по первому пункту обвинения! У тебя есть свидетели моей преступной медлительности?

– Ты забываешься, кентурион!

– Не думаю. Я просто задаю вопрос. И хочу услышать ответ. Таково мое право, утвержденное законом.

– Что ты знаешь о наших законах, варвар? – презрительно бросил трибун.

– Вероятно, я знаю наши законы лучше, чем патриций империи, поскольку могу точно процитировать соответствующий пункт эдикта.

– Придержи язык! Это не единственное твое преступление. Ты посмел применить насилие по отношению к старшему офицеру претория, представителю самого императора, за что полагается…

– Прошу прощения! Я не применял силы по отношению к трибуну претория!

– Ты лжешь, негодяй!

– Нет! Я не лгу! И у меня есть свидетели! Тебя, как заметил старший кентурион, неверно информировали. Я применил силу, да…

– Вот видишь! Ты признал!

– …чтобы выяснить, является ли человек, облаченный в форму трибуна преторианцев, трибуном преторианцев или же это варвар, присвоивший доспехи трибуна. Как только я получил ответ на свой вопрос, я немедленно предоставил упомянутому тобой Сексту Габинию свободу.

– Ты что же, не мог отличить варвара от патриция и трибуна? – возмутился трибун.

Черепанов пожал плечами:

– Он вел себя в точности, как вожак варваров, которого я взял в плен. Возможно, его латынь была получше, но я пока не научился различать таких тонкостей. В чем еще меня обвиняют?

– Мне сообщили – и тут, можешь не сомневаться, у меня множество свидетелей, – что ты приказал распять пленников!

– Ну да, – подтвердил Черепанов. – Я это сделал. А разве не так поступают с разбойниками в нашей провинции? Или ты сомневаешься, что они – разбойники?

– Ты нарушил эдикт нашего богоравного Августа Александра! – напыщенно воскликнул латиклавий. – Эдикт, которым он повелевает всем захваченным варварам предлагать вступить во вспомогательные войска, а тех, кто откажется, выдворять за пределы империи, не причиняя вреда, дабы не возбуждать в их сородичах гнева против империи. Нарушение же императорского эдикта приравнивается к нарушению присяги! Ты знаешь, что за это следует?