Шестнадцатого декабря президент появился в пресс-центре Белого дома, сопровождаемый Байденом, Клинтон, Картрайтом и мной. Он начал с того, что отдал дань уважения Ричарду Холбруку, который трагически скончался за три дня до пресс-конференции от разрыва аорты. Затем Обама обобщил точку зрения глав ведомств, заявил, что Соединенные Штаты находятся «на пути к достижению наших целей» в Афганистане, и добавил, что «атакующие порывы талибов за минувшие годы в значительно степени подавлены на большей части территории страны и полностью ликвидированы в некоторых ключевых районах; однако эти достижения пока остаются обратимыми и подвержены риску». Он подтвердил, что американские войска будут выводиться согласно графику, с июля следующего года. «Аль-Каида», сказал президент, теперь «прижата» и с трудом вербует новобранцев, не говоря уже об организации новых нападений, но «потребуется время», чтобы окончательно разгромить «Аль-Каиду», пока же она «по-прежнему остается непримиримым и безжалостным врагом нашей страны». Президент и вице-президент удалились, едва Обама закончил читать свое заявление, и нам троим выпало отвечать на вопросы прессы. Когда из зала спросили, «приукрашивает» ли отчет реальную картину в Афганистане, Клинтон ответила: «Не думаю, что вы найдете в руководстве этой администрации, начиная с президента, людей, склонных к радужным мечтам. Это весьма конкретный, сугубо рабочий документ». Меня спросили о темпах вывода войск, и я ответил, что на данный момент точно сказать сложно: «Мы надеемся, что, по мере реализации наших планов, темпы вывода могут ускориться».

И все же противоборствующие фракции администрации, подобно рыцарям, участвующим в конных поединках, продолжали в грохоте доспехов ломать копья из-за Афганистана. Правда, президент в очередной раз оказался в основном на нашей с Хиллари стороне. Однако сам конфликт и сопутствовавшие ему уродливые скандалы подтверждали, что раскол в команде Обамы из-за политики в Афганистане, после двух лет работы администрации, остается актуальным и коренится очень глубоко. Должен признать, что, как ни удивительно, фундаментальные разногласия по афганскому вопросу не испортили личные отношения на самом высоком уровне, так что не приходилось опасаться, что иные проблемы национальной безопасности также обернутся конфликтами среди руководства. Нет, мы работали вполне гармонично – пока в начале 2011 года не появился новый источник раздоров. На сей раз внутренние «линии напряжения» пролегли совершенно иначе, и я очутился заодно с вице-президентом – а подобное бывало крайне редко, что при Буше, что при Обаме.

Арабская революция

История революций не изобилует счастливыми исходами. Чаще всего репрессивные авторитарные правительства свергаются, а власть оказывается в руках не умеренных реформаторов, но куда более организованных и гораздо более безжалостных экстремистов – так было во Франции в 1793 году (царство Террора), в России в 1917-м (большевики), в Китае в 1949-м (Мао), на Кубе в 1959-м (Кастро) и в Иране в 1979 году (аятолла Хомейни). На самом деле трудно вообразить себе сколько-нибудь значимое исключение из этого ряда, кроме американской революции, и этим мы обязаны прежде всего Джорджу Вашингтону, который отклонил предложенную корону, отказался вести армию против конгресса (несмотря на то, что искушение наверняка было велико) и добровольно сложил с себя полномочия главнокомандующего, а затем и президентские[127]. Революции и их результаты, как правило, оказываются неожиданными (особенно для тех, кого свергли), и их чертовски трудно предсказать. Эксперты позднее могут обосновывать революции чем угодно – экономическими трудностями, демографическими проблемами, например, «резким увеличением рождаемости», накопившимся гневом и «предреволюционными» условиями, но репрессивные правительства тем не менее часто сохраняют свою власть на протяжении десятилетий, какие бы условия в стране ни складывались. И потому администрацию Обамы – равно как и весь мир (в том числе все арабские правительства) – застала врасплох «арабская весна», то есть революция, сдвинувшая политическую тектоническую плиту на Ближнем Востоке.

Иногда революции рождаются из единственного и, казалось бы, малозаметного, изолированного события. Так произошло на том же Ближнем Востоке, где 17 декабря 2010 года в маленьком тунисском городке Сиди-Бузиде (был захвачен нацистскими танками в 1943 году, когда Роммель рвался к победе над американскими войсками в битве за Кассеринский перевал[128]) бедный двадцатишестилетний уличный торговец по имени Мохаммед Буазизи совершил самосожжение – после того как его оскорбил и унизил офицер полиции[129]. Он умер спустя три недели. Его мать, если верить репортерам газеты «Вашингтон пост», сказала: «Не бедность заставила моего сына принести себя в жертву… В нем говорило ущемленное достоинство». В прежние времена, когда еще не было сотовых телефонов, «Фейсбука» и «Твиттера», любое событие, случившееся в той или иной деревне, в пределах этой деревни и оставалось. Но теперь все изменилось. Снятое на сотовый телефон видео произошедшей затем демонстрации протеста в Сиди-Бузиде разместили в Интернете, и оно, подобно вирусу, распространилось по Тунису, провоцируя все новые и новые выступления против режима президента Зина аль-Абидина Бен Али, диктатора, который находился у власти в стране более двадцати лет. Видео разошлось по всему Ближнему Востоку, не только благодаря Интернету, но и стараниями зарегистрированной в Катаре телекомпании «Аль-Джазира», которой были одинаково ненавистны авторитарные правительства в регионе и администрация Буша-43. Менее чем через месяц, 14 января, Бен Али был свергнут и бежал в Саудовскую Аравию. По сообщениям СМИ, в Тунисе за два месяца после свержения диктатора возникло более шестидесяти политических партий, и самой организованной и крупнейшей на тот момент среди них была исламистская партия «Ан-Нахда», или Партия возрождения (на выборах, состоявшихся спустя десять месяцев, она наберет 41 процент голосов, созовет Учредительное собрание и приступит к составлению новой Конституции).