ли, достоинство… а тут нос щупать? Да я за ним два часа по всему терему гоняться буду…

– Эй, Никита Иванович, а мне-то что делать?

– Вам? Да в общем-то вы, что могли, уже сделали…

– Я серьёзно спрашиваю! – надулся царь. – У нас уже в хоромах соседских одна невестушка лежит, так, может, и вторую туда же?

– И третью, и пятую, пока всех не перетаскаем! Завязывайте вы с этим делом, и чтоб я больше девиц у вас в кабинете не находил. Кстати, а вы её целовать не пробовали?

– Чмокнул разок, на всякий случай, – припомнил Горох, – но не пробудилася. Может, я не ейный принц, а может, тоже… с девичеством не всё гладко. Франция – она завсегда в этом плане уж больно легкомысленна была…

– Не факт.

– Согласен, а всё ж таки… Может, ты её тоже поцелуешь? А, участковый?!

Я оглянулся на бабку, Яга равнодушно покривила губки, по-моему, она уже знала результат. Подошёл, поцеловал по-быстрому, продублировал – девушка как лежала бревном, так и лежит. Даже на другой бок не повернулась… Надо срочно искать другое лекарство, это уже во второй раз не срабатывает.

– Попрошу принять все меры к тому, чтобы на исчезновении гражданки Жозефины Карловны… Бурбон?! Прямо как марка коньячного завода… Ну, бог с ней, пусть будет Бурбон. Главное, чтобы внимание на её исчезновении не заострялось. Дайте знать прессе и дипломатам, что обе девушки поселены отдельно как наиболее подходящие кандидатки на престол. Наврите, в конце концов, как-нибудь поправдоподобнее! Нам надо выиграть время. Вопросы есть?

– Как с кубком-то дела? – спросил подуспокоившийся царь.

Я почесал в затылке:

– Пока никак! Там ещё новое дело нависло, я не помню, о краже запорожской булавы мы вам не докладывали?

Оказалось, что нет. Ещё с полчаса разбирали и эту ситуацию. Горох вновь полез давать советы, хотя ему вроде бы следовало ограничиться собственными проблемами. В иное время, как я понял, государь вполне удовлетворился бы честным словом полковника в том, что булава была. Но именно сейчас, в свете последних событий, он просто из принципа не может позволить какому-то наглому жулику разгуливать по Лукошкину с гетманской булавой под мышкой. Тем паче с царской! Даже не видя оной, Горох счёл украденную драгоценность своей кровной собственностью, упёршись как баран: вернуть, и точка! Вернём, вернём, куда мы денемся… Распоряжение на тщательный обыск всех выезжающих за пределы города я дал Еремееву самолично, и государь не обиделся. Наоборот, предоставил полную свободу действий и право игнорирования указов всех чиновников при полной конфиденциальности ведения дела. То есть по ходу расследования я могу, например, наплевать на мнение таможенных служб, но так, чтоб они этого не заметили… Соломоново разрешение всех вопросов!

Сани на обратную дорогу мне предоставили. С Бабой Ягой мы сурово, по-милицейски, попрощались у ворот, она направилась «внедряться в среду», а я поехал в отделение. Добрался без приключений. К ночи разыгралась метель, но в царских санях с медвежьей полостью было тепло и уютно. У ворот встречали дежурные стрельцы. Еремеев просил передать, что зайдёт утром. Запорожца они доставили без осложнений, а вот переговорить с Митькой не удалось: новоявленный есаул дрых в обнимку с казацким седлом (явно подарок полковника Чорного). Бабкин кот Василий делал вид, что спит, свернувшись калачиком (вру, здоровенным таким калачищем!) у печки. Кто-то из ребят позаботился поставить для меня самовар, за печной заслонкой стоял ещё тёплый горшок с гурьевской кашей.

Сидеть за столом вот так, в одиночку, было горько и непривычно. На меня накатила жуткая тоска… Митька – у запорожцев, пусть он дурак и ходячее бедствие, но без него скучно. Парень-то он небезнадёжный, в сыскной работе помаленьку обтирается, юмор понимает и песен знает много. Если бы не его извечная борьба за качество кислой капусты, слабость к женскому полу и зелёному змию… С другой стороны, все те же качества у того же Джеймса Бонда мы, например, только приветствуем.

В общем, Яга права, Дмитрия Лобова нам терять никак не стоит. О самой бабке тоже ничего плохого не скажу. Даже больше: если бы не она, полусказочный, полумультипликационный персонаж, вся работа отделения могла пойти совсем иной колеёй. На моей памяти никто и никогда ещё так не заботился о чести милицейского мундира, как наша Баба Яга! А уж как она готовит… Нет, без бабки в доме совсем плохо. Как же она там одна, в громадном царском тереме, пытается незаметно втереться в ряды царских невест?.. Боже, что я несу?! Не в том возрасте наша бабуля, чтоб в невесты втираться. Притворится нянькой какой-нибудь… Хотя, если бы у меня в детском саду была нянечка с таким носом и такими зубами, я б до сих пор заикался! Ладно, оставим все проблемы на завтра. Лейтенант Ивашов, из-за стола встать, кругом, наверх по лестнице марш! И спать, спать, спать…

* * *

А утречко было то ещё… Хотя нет. Сначала был сон, длинный и дурацкий. Ерунда всякая снилась из голливудских боевиков, что-то вроде Шварценеггера в Митькином тулупе, почему-то взасос целующего дьяка Филимона Груздева. Причём последний не сопротивлялся, а, наоборот, кокетливо вертел засаленной косичкой. Потом собаки уличные драные, троллейбус двенадцатого маршрута прямо в бывшем дворе бояр Мышкиных, ещё тому подобная чепуха… Да, петух опять снился. Бледный какой-то, нахохлившийся… Как же, оказывается, не хватает зимой пения этого пернатого гада!

– Батюшка сыскной воевода-а… Никита Иванови-и-ич, вставайте! – с грубоватой мужской заботой меня взболтали за плечи. Открываю глаза – передо мной виновато улыбающаяся морда одного из наших стрельцов. – Вставайте, Никита Иванович, утро давно.

– А-а-а… что там, проблемы заели?

– Никак нет, а только вы ведь судью хоккейного привести под утро приказывали.

– Ну, приказыва-а-л… – зевнул я. – Привели уже?

– Сам идёт, – торжественно выпрямился стрелец. – Крестным ходом!

– Чем, чем, чем?! – не понял я.

– Крестным ходом! – размашисто перекрестился молодец. – С песнопениями и хоругвями полчаса как с Колокольной площади шествуют. Скоро небось и до нас дойдут. Прости, Господи, грешных…

Нет, на это зрелище стоило посмотреть. Наспех одевшись, даже не застегнув тулуп, я стоял в дубовых воротах отделения с отвисшей челюстью и остекленевшим взглядом. Молебны и причитания были слышны квартала за два. По свежему морозцу, под золочёными лучами декабрьского солнышка неторопливо и величественно шествовала длинная колонна лукошкинцев. Пестрели яркие платки баб, мелькали чёрные рясы монахов, отблёскивали бердыши стрельцов, и пар от могучего хорового пения мужиков висел над их головами, как