– Вы промокли, – сказала она. – Смотрите не простудитесь. Идите за мной!

Они стали подниматься по лестнице на второй этаж. Дойдя до верхней площадки, Маретта отворила перед ним дверь, и они вошли. В комнате было темно. В этой темноте Кентом овладело новое волнение. Воздух, которым он теперь дышал, был совершенно не такой, как на площадке лестницы. В нем чувствовался нежный запах духов и еще чего-то, слабый, едва ощутимый аромат комнаты девушки. Маретта зажгла лампу и стала снимать с себя дождевик. Она вовсе не промокла, и только с волос стекала вода на плечи. И тут она вдруг круто повернулась и протянула к нему обе руки.

– Ну а теперь, – сказала она, – давайте пожмем друг другу руки, и скажите, что вы рады! И пусть у вас не будет такого… такого испуганного вида. Это моя комната, и в ней вы в полной безопасности.

Он крепко стиснул ее руки и пристально поглядел в ее голубые глаза, которые смотрели на него с откровенностью и непосредственностью ребенка.

– Но где же Кедсти?.. – спросил он недоумевая.

– Он, вероятно, уже скоро вернется, – ответила она.

– Но он знает, что вы у него в доме?

Она кивнула головой.

– Я здесь уже целый месяц, – ответила она.

Он крепче сжал ее руки.

– Но ведь он сегодня же вечером узнает, что вы спасли меня и стреляли в казарме!.. – запротестовал Кент. – Нам нечего терять время, и мы должны немедленно бежать!

– Имеются достаточные основания, – успокоила она его, – по которым Кедсти не посмеет обнаружить моего присутствия у себя в доме. Он скорее умрет, чем это сделает. И он никогда не посмеет подозревать, что вы, признанный убийца, вдруг осмелились скрываться под кровлей самого инспектора. Поверьте, вас будут искать везде, но только не здесь. Не правда ли, как это замечательно придумано? И все это он! Каждое движение, каждый мой шаг обдумал только он один и больше никто. И его свел со мной Муи!..

– О ком вы говорите? – спросил он, ровно ничего не понимая. – О Кедсти?

В глазах у нее засветился веселый огонек.

– Да нет, не о Кедсти! – возразила она. – Он бы вас повесил и убил бы меня, если бы только посмел. Все это придумал ваш толстяк, милейший Грязный Фингерс!

Когда Маретта Радисон сообщила Кенту, что именно Фингерс продумал весь его побег, то он с глупым видом уставился на нее. А он-то так обвинял Фингерса! Он даже называл его трусом и предателем. И вдруг оказывается, что именно Фингерс-то и был здесь главным винтиком. И Кент стал от души хохотать. В один миг для него стало ясно все. Но у него было столько вопросов, готовых слететь с языка, что он даже и не знал, с чего ему начать. Он просто немел в обществе Маретты.

Она стала приводить в порядок свои волосы. Они упали вниз мокрой блестящей массой. Кент никогда еще не видел ничего подобного. Они закрыли ей все лицо, всю шею, все плечи и руки и спустились ей до самых колен. Капельки воды стали скатываться с них на пол, как мелкие брильянты, рассыпавшиеся по полу. Он забыл о Фингерсе. Он забыл о Кедсти. Его мозг был точно наэлектризован. Только мысль о ней подавала ему величайшие надежды на будущее. Но теперь она находилась от него не на четыреста или пятьсот миль к северу. Она находилась от него всего только в двух-трех футах, стоя к нему спиной, а лицом к зеркалу, и расчесывала себе волосы. И когда он сидел, не произнося ни слова и смотря на нее, он вдруг почувствовал страшную ответственность, которая на него свалилась и которая во всей своей наготе предстала перед его глазами. Фингерс все инсценировал, она выполнила свою роль. Теперь он, Кент, должен был выполнить свою.

Сбоку, по стеклам окна, точно плетью, стегал проливной дождь. За окном простиралась темнота, а за ней река и вольный мир. Его кровь загорелась прежним пылом бродяжничества. Они сегодня же отправятся в путь; они обязательно должны бежать сегодня! Чего им здесь ожидать? Зачем им зря тратить время, оставаясь под крышей Кедсти, когда свобода уже протянула к ним свои руки? Его охватила жажда деятельности.

Вдруг она обернулась к нему.

– А ведь вы, – упрекнула она его, – до сих пор еще не сказали мне «благодарю»!

Он подскочил к ней. Он схватил ее за обе руки и вместе с ними почувствовал у себя между пальцами ее волосы. Слова потоком полились из его уст. Он не мог вспомнить впоследствии, что он говорил. Она от удивления широко раскрыла глаза. Не сказал ей «благодарю»! Да он выложил перед нею все то, что случилось с ним, что было в его сердце и душе с той самой минуты, как она явилась к нему в госпитале у Кардигана! Он рассказал ей обо всех своих мечтах и планах, о том, как он мечтал догнать ее на пути, если бы ему удался побег, и посвятил бы этому всю свою жизнь. Он сжимал ей руки так крепко, что ей было больно, и голос его дрожал. Он видел, как под облаком волос ее щеки вдруг покрылись румянцем.

– Простите меня за все, что я вам сейчас сказал, – обратился он к ней в конце, – но все это правда. Вы явились ко мне там, у Кардигана, как видение, о котором я всегда мечтал, но встретиться с которым никогда не рассчитывал. Затем вы неожиданно явились ко мне в тюрьму, точно…

– Каждую минуту может возвратиться инспектор Кедсти, – перебила она его, – поэтому не говорите так громко.

– Ах, батюшки! – зашептал он сразу. – А я не высказал вам и сотой доли того, что хотел сказать. Я хотел бы вам задать миллионы вопросов. Но, разумеется, здесь вовсе не подходящее для этого место. Но почему мы именно здесь? Зачем мы пришли к Кедсти? Почему не отправились прямо к реке? Ведь лучшей ночи, чем эта, трудно и подыскать!

– Но она не так удобна для этого, как одна из следующих, – ответила она, закончив наконец свои хлопоты с волосами. – Вы сможете отправиться к реке только на пятую ночь. Как вам известно, все наши карты спутал инспектор Кедсти тем, что изменил время вашей пересылки в Эдмонтон. А между тем мы все устроили таким образом, что только через пять суток вы могли бы находиться в безопасности.

– А вы?

– Я еще должна остаться здесь.

И затем упавшим голосом, от которого у Кента похолодело сердце, она добавила:

– Я еще должна остаться здесь, чтобы расплатиться с Кедсти за все, что сейчас произошло. Не знаю, сколько он запросит.

– Маретта! – воскликнул он. – Да возможно ли это?

Она быстро к нему повернулась.

– Нет-нет, – возразила она, – я этим не хотела сказать, что он причинит мне физические страдания. Скорее я убью его сама! Очень жаль, что проговорилась. Надеюсь, что вы не будете меня расспрашивать! Слышите? Вы не должны!

Она передернула плечами. Никогда еще раньше он не видел ее в таком возбуждении, и, видя ее такой, какой она перед ним стояла, он понял, что ему вовсе не нужно за нее бояться. Она не тратит слов по-пустому. Она за себя постоит! Если понадобится, то она и убьет. И она представилась ему теперь совсем в другом свете, чем раньше. Это была теперь истинная дочь Севера, с его почти дикой смелостью, пафосом и трагедией, с его солнечным блеском и бурями.