— Мне кажется, она видела несправедливость там, где другие люди видят просто жизнь, — объяснила ему Дебора. — Итак и не смогла перестать думать об этой несправедливости, о том, что случилось, о том, что сделали…

— Ей, — закончил Чероки мысль Деборы. — Да. Верно. Но я-то что? Нет. Когда она подливала ему опиум, она не думала… Она не знала… Она не понимала…

Его голос замер.

— Как ты узнал, где искать нас в Лондоне? — спросила его Дебора.

— У нее был твой адрес. Она сказала, что, если у меня будут проблемы с посольством или еще что-нибудь, я смогу разыскать тебя и ты поможешь. Твоя помощь может понадобиться, сказала она, чтобы докопаться до истины.

Так оно и вышло, подумала Дебора. Правда, не совсем так, как рассчитывала Чайна. Она не сомневалась в том, что Саймон, свято веря в ее невиновность, будет оказывать давление на местную полицию до тех пор, пока они не найдут подброшенный ею флакон с опиатом. Но она не учла, что полиция найдет флакон самостоятельно, а муж Деборы начнет искать совершенно в другом направлении, узнает о картине и использует ее как приманку в ловушке на убийцу.

Дебора мягко сказала брату Чайны:

— Значит, она послала тебя за нами. Она знала, что будет, когда мы приедем.

— Что меня…

— Этого она и хотела.

— Повесить на меня убийство.

Чероки встал и подошел к окну. Оно было закрыто жалюзи, и он дернул за шнур.

— Чтобы я кончил… как? Как ее отец, что ли? Неужели она затеяла все это из мести за то, что ее папаша в тюрьме, а мой — нет? Как будто это моя вина, что этот неудачник достался ей в отцы. Это не моя вина. Я тут ни при чем. Да и мой-то папаша что, намного лучше, что ли? Тоже мне, благодетель человечества, всю жизнь спасал то ли пустынных черепах, то ли желтых саламандр, то ли еще каких-то тварей. Господи, да какая разница-то? Какая, черт побери, ей была разница? Вот чего я не понимаю.

— А ты хочешь понять?

— Конечно. Она ведь была моей сестрой. Еще как хочу, черт побери!

Дебора встала с кровати и подошла к нему. Мягко вынула шнур у него из рук. Подняла жалюзи, чтобы в комнате стало светлее и на их лица упал рассеянный свет далекого декабрьского солнца.

— Ты продал ее невинность Мэттью Уайткомбу, — сказала она, — Твоя сестра узнала об этом, Чероки. И хотела, чтобы ты заплатил.

Он не отвечал.

— Она думала, что он любит ее. Все эти годы. Что бы ни происходило между ними, он всегда возвращался, и она решила, что это значит то, чего вовсе не было. Она знала, что он изменял ей с другими женщинами, но верила, что рано или поздно он перерастет это и останется с ней навсегда.

Чероки наклонился вперед. Прижался к холодному оконному стеклу лбом.

— Он правда изменял, — прошептал Чероки. — Но только с ней. Не ей. А с ней. О чем, черт возьми, она думала? Он проводил с ней один выходной в месяц. Два, если повезет. Пять лет назад они съездили в Мексику, а когда ей был двадцать один — в круиз на теплоходе. Да этот козел женат, Дебс, Уже полтора года, а ей так и не сказал. А она все ждала и ждала, а я не мог… я просто не мог сказать ей. Не мог так с ней поступить. Мне не хотелось видеть, какое у нее будет лицо. Поэтому я взял да и рассказал ей, с чего у них все началось, надеялся, что она взбесится и бросит его.

— Ты хочешь сказать… — Дебора едва устояла на ногах, до того ее напугала эта мысль, столь ужасная в своих последствиях. — Ты не продавал ее? Она только думала… что за пятьдесят долларов и доску ты продал ее Мэтту? А ты этого не делал?

Он отвернулся. Посмотрел вниз, на больничную стоянку, куда как раз въехало такси. Пока они оба смотрели, из машины вышел Саймон. Он поговорил с водителем, и такси осталось стоять, когда он подошел к больничной двери.

— Тебя выпустили, — сказал Чероки Деборе.

Она повторила:

— Так ты не продавал ее Мэтту?

— Ты уже собралась? Встретимся в холле, если хочешь.

— Чероки!

— Черт, мне хотелось кататься. А для этого нужна была доска. Брать взаймы было недостаточно. Мне нужна была своя собственная.

— О господи, — выдохнула Дебора.

— Не понимаю, почему это так важно, — сказал Чероки. — Для Мэтта это было совсем не важно, и для любой другой девчонки тоже. Но откуда мне было знать, как воспримет это Чайна и что, по ее мнению, должно было выйти из того, что она «отдалась» какому-то придурку? Господи, Дебс, да о чем тут говорить, ну, трахнулись, да и все.

— А ты, значит, обыкновенный сутенер, да и все.

— Все было совсем не так. Я же видел, что он ей нравится. И ничего страшного в этом не было. Она бы и не узнала никогда, не реши она превратить свою жизнь в рулон туалетной бумаги, чтобы истратить ее на какого-то придурка. Поэтому я просто должен был ей сказать. Она не оставила мне выбора. Это было сделано ради ее добра.

— Как и сама сделка? — спросила Дебора. — Хочешь сказать, тебе она была не нужна? Разве ты не желал заключить ее и разве ты не использовал для этого свою сестру? Разве не так все было?

— Ну ладно. Да. Так. Но зачем было так серьезно все воспринимать? Не надо было зацикливаться.

— Правильно. А она взяла и зациклилась, — напомнила Дебора. — Потому что трудно поступить иначе, когда тебя обманывают.

— Никто ее не обманывал. Все она видела, только понимать не хотела. Господи, и почему она никогда ничего не забывала? Все, что попадало ей внутрь, гноилось там, как незаживающая рана. Вечно она думала о том, как все должно было быть, по ее мнению.

Дебора знала, что по крайней мере в одном он прав: Чайна имела привычку определять цену всему, что предлагала ей жизнь, и всегда считала, будто та ей сильно задолжала. В последнем разговоре с ней Дебора наконец поняла: Чайна слишком многого ждала от людей. От жизни. Ее ожидания и стали причиной тех разочарований, которые привели ее к роковому концу.

— Но хуже всего то, Дебс, что ее никто не заставлял это делать, — сказал Чероки. — Никто не приставлял заряженный револьвер ей к виску. Он заигрывал с ней, а я свел их вместе, это верно. Но все остальное она позволила сама. И позволяла снова и снова. Так с какой стати я оказался во всем виноватым?

На этот вопрос у Деборы не было ответа.

«В последние годы члены семейства Риверов слишком часто перекладывали друг на друга вину за свои поступки», — подумала она.

В дверь отрывисто постучали, и в комнату вошел Саймон. Кивнув Чероки, он спросил у Деборы:

— Готова ехать домой?

— Еще бы, — улыбнулась она.

Фрэнк Узли дождался двадцать первого декабря, самого короткого дня и самой длинной ночи в году. Закат в этот день наступает рано, а именно закат и был ему нужен. Длинные тени, которые предметы отбрасывают в этот час, подходили ему как нельзя лучше, скрывая его от глаз посторонних, чтобы те не стали нечаянными свидетелями последнего акта его личной драмы.