и ласково, как мать, купающая своего ребенка, поливала плечи и спину Себастьяна отваром коры м’сенги.

– Знаю-знаю, – быстро согласился Флинн. – Мы все исполняем свой долг. Мы все помним крошку Марию, да благословит Господь ее маленькую душу. Но денежки нам тоже не помешают.

Еще одна кружка полилась на голову, и Себастьян закрыл глаза.

– Потри как следует там, где у тебя складки вокруг глаз и под подбородком, – сказал Флинн, и Себастьян повиновался. – Так, а теперь давай-ка тебя осмотрим, чтобы все было в порядке, не придраться. У Мохаммеда двоюродный брат – бригадир на заготовке дров, его бригада грузит дрова на катера. Они стоят лагерем на берегу Руфиджи. Ночью тебя туда проведет Мохаммед, а завтра его двоюродный брат посадит на катер, который с грузом пойдет к «Блюхеру». Там тебе нужно только внимательно смотреть по сторонам. Джойс хочет знать, что там ремонтируют, растопили котлы или нет, и все в таком духе. Понял?

Себастьян хмуро кивнул.

– Вернетесь в лагерь вы завтра вечером, из лагеря ты уйдешь, как только стемнеет, двинешься вверх по реке, и здесь мы тебя будем ждать. Просто, как дважды два, понятно?

– Понятно, – пробормотал Себастьян.

– Вот и хорошо. Ну теперь походи, обсохни.

Жаркий ветерок с гор обдувал голое тело Себастьяна, и лиловатый оттенок краски превратился в матово-шоколадный. Роза пока скромно удалилась в чащу деревьев марула. Каждые несколько минут Флинн подходил к Себастьяну и пальцем трогал его кожу.

– Сохнет нормально, – говорил он. – Уже почти готово. Господи, да ты у нас просто красавец – лучше, чем настоящий. Отлично… Мохаммед, разрисуй-ка ему физиономию, – добавил он на суахили.

Мохаммед присел перед Себастьяном на корточки, в руке бутылочная тыква с косметикой: смесь животного жира, пепла и охры. Пальцем потыкал Себастьяну в щеки, в нос и лоб, изобразив племенные узоры. Работал он, сосредоточенно наклонив голову в сторону, как настоящий художник, то и дело тихонько хмыкая.

– Готово, – довольный результатом, сказал он наконец.

– Теперь бери одежду, – кивнул Флинн.

Сказать так было с его стороны большим преувеличением. Наряд Себастьяна только с натяжкой можно было назвать одеждой.

На шею он накинул тесемку из древесной коры, на которой висел заткнутый пробкой рог антилопы с нюхательным табаком, а плечи задрапировал шкурой, пахнущей древесным дымом и человеческим потом.

– От нее смердит! – сказал Себастьян, которому было очень не по себе, когда он коснулся этого наряда. – И там наверняка вши.

– Очень даже может быть, – весело согласился Флинн. – А теперь, Мохаммед, покажи, как надо носить истопо… колпачок.

– Да его-то зачем? Необязательно… – запротестовал Себастьян, в ужасе глядя, как к нему направляется улыбающийся Мохаммед.

– Нет, обязательно, – раздраженно отпарировал Флинн.

Колпачок представлял собой сделанный из горлышка бутылочной тыквы цилиндрик длиной дюймов примерно шесть. Ученый-антрополог по-научному назвал бы его футляром для пениса. Назначение его было двояким: во-первых, он должен предохранять орган от колючек, укусов вредных насекомых, а во-вторых, демонстрировать всем мужскую силу носителя.

Установленный на место, он выглядел вполне импозантно на фоне и без того приличной мускулатуры Себастьяна.

Вернувшись к ним и увидев, что получилось, Роза ничего не сказала. Лишь довольно долго испуганно смотрела на колпачок, потом быстро отвела взгляд, но щеки и шея ее густо покраснели.

– Ради бога, Бэсси. Веди себя так, будто ты им гордишься. Выпрямись и руки… руки убери от него, – наставлял Флинн своего зятя.

Мохаммед встал на колени, обул Себастьяна в сандалии из сыромятной кожи, вручил небольшое, скатанное в рулон и перевязанное сделанной из коры бечевкой одеяльце, а также метательное копье с довольно длинным древком.

Не отдавая себе отчета, Себастьян поставил копье древком в землю и оперся на него, подняв левую ногу, он прислонил ее подошвой к икре правой, приняв позу отдыхающего аиста.

Теперь его было не отличить от настоящего представителя племени вакамба.

– Годится, – одобрил Флинн.

71

На рассвете комиссар Флейшер вышел на берег реки и ступил на временную бревенчатую пристань, вокруг его ног кружились окутавшие реку струйки тумана. Он окинул взглядом два пришвартованных катера, проверяя, надежно ли закреплены веревками бревна. Катера были нагружены до предела и держались на воде с максимально низкой осадкой, из их труб уже шел голубоватый дым, расстилаясь над гладкой водной поверхностью.

– Ну как, готовы? – окликнул он своего сержанта-аскари.

– Люди едят, бвана мкуба.

– Скажи, чтоб поторопились, – проворчал Флейшер.

Впрочем, этот приказ был все равно бесполезен. Майор подошел к краю пристани и расстегнул штаны. Струя шумно зажурчала в реку, и люди, устроившиеся вокруг котелка с тремя ножками, не прекращая работать челюстями, с любопытством за ним наблюдали.

На плечах у всех были кожаные накидки – от реки тянуло прохладой. Люди по очереди тянулись рукой в котелок, захватывали пальцами порцию маисовой каши, скатывали ее в шарик, который можно было поместить в рот, с помощью большого пальца делали из него что-то вроде чашечки, окунали в эмалированную миску поменьше, наполняя ямку густой, желтой и весьма соблазнительной на вкус подливкой из рыбы и гусениц.

Себастьян в первый раз в жизни пробовал этот деликатес. Он сидел вместе с остальными и не без успеха пытался подражать их манерам при приеме пищи, заставляя себя совать в рот комочки сдобренной специями маисовой каши. Отвращение его все нарастало, каша не лезла в горло, на вкус напоминала рыбий жир со свежескошенной травой – в принципе, кушанье не очень противное и для желудка не вредное, просто при еде мешала мысль о толстых желтых гусеницах. Но даже если бы он сейчас жевал бутерброд с ветчиной, аппетит его вряд ли был бы сильнее.

Себастьяна одолевали дурные предчувствия. Сейчас он шпион, лазутчик. Одно только слово от его товарищей – и комиссар Флейшер крикнет, чтобы поскорей сюда тащили веревку. Себастьян вспомнил про тех повешенных на обезьяньем бобовом дереве, растущем на берегу этой самой реки, вспомнил мух, сплошь усеявших распухшие вывалившиеся языки. Воспоминание не очень-то способствовало тому, чтобы получать от завтрака удовольствие.

Сейчас Себастьян только делал вид, что ест, а сам исподтишка наблюдал за комиссаром Флейшером. Он наблюдал за ним в первый раз – не спеша и как бы между делом. Плотная, обтянутая серой вельветовой формой фигура комиссара, багровая, как вареный рак, физиономия, рыжеватые ресницы, пухлые, вечно недовольные губы, большие, покрытые веснушками руки – все это вызывало в Себастьяне отвращение. На душе у него было хреново, но это чувство подавлялось другим: он вдруг живо вспомнил, что чувствовал, когда стоял над свежей могилкой дочери в окрестностях Лалапанци.

– Ну вы, черные свиньи! – застегивая штаны, крикнул Герман Флейшер