привела армии Хардусавы и Аяфы взяв в осаду захваченную столицу Саргуна, в которой оказалась зажата каришмянская армия и сам их царь. Вот так, выскочив из одной разинутой пасти, Арашкар Пятый прыгнули прямиком в другую.

Джаромо явно был увлечен той далекой войной, а равно и теми прибылями, которые тайларские купцы из неё извлекали. Как быстро понял Шето, Великий логофет уже успел нашпиговать обе стороны своими шпионами и соглядатаями и сейчас сам, медленно и незаметно, входил в их игру.

Когда-то давно, Шето услышал от одного иноземного посла фразу, показавшуюся ему весьма забавной и точной: «Тайлар вспоминает о мире за своими границами лишь когда ему нужна земля или серебро». Вот и эта ссора за Айберийскими горами была интересна им лишь деньгами, которые могли выручить их купцы. Джаромо явно хотел дать им побольше времени для выгодной торговли, поддерживая войну до полного истощения кошельков противников. И Шето не сомневался, что пока поток серебра, что пересекая Милатский залив, обогащал казну и купечество, окончательно не оскудеет, Великий логофет не даст прекратиться бушующей там резне и ненависти.

Следующей темой стала ситуация в государствах Восточного Фальтасарга. По словам Джаромо, от стоявшей вот уже несколько месяцев жары, русла почти всех рек пересохли, а земля превратилась в иссушенную и покрытую трещинами корку, которая не родила даже обычной травы, что уж говорить о зерновых и овощах. И если в деревнях и в кочевых племенах ещё как-то справлялись, то большие города всё больше превращались в пылающие смутой бездны. Обезумевшие толпы голодной нищеты штурмовали дворцы знати, нападали на купцов, караваны и склады, а кое-где уже начали находить и обглоданные человеческие кости. Поговаривали даже о некой новой религии, которую шпионы Великого логофета называли культом мертволицых, за то, что её последователи делали себе маски из кожи, срезанной с лиц мертвецов, а их проповедники обожествляли каннибализм и страдания.

– Думаешь Синклиту пора снять запрет на поставки зерна в Фальтасарг? – задумчиво проговорил Шето.

– Я убежден, что вскоре фальты будут со слезами радости обменивать своих первенцев на кувшин с зерном. Так что да, Синклиту, безусловно, пора податься на уговоры торговцев, явив наше милосердие к этим несчастным южанам.

Закончив с трапезой и обсудив ещё пару мелких дел касавшихся строительства в Аравеннах и назначений в провинциях, Джаромо попрощался со своим патроном. Уже встав и подойдя к вратам ведущим из зала, он неожиданно обернулся и посмотрел на Шето с неприкрытой болью.

– Только молю и заклинаю тебя всеми силами доступными этому миру: не забудь мои слова. Убеди сына очистить ряды домашних тагм. И убеди его поскорее.

Первый старейшина неопределённо кивнул. Ему и вправду следовало поскорее поговорить с сыном. И не только о судьбе нелояльных их фамилии командиров.

Подождав пока Великий логофет уйдет подальше, он не без труда поднялся из резного кресла и направился прочь из смотровой залы.

Своего сына он нашел во внутренних садах дворца. Он сидел возле небольшого водопада, у набухших красными плодами кустов кизила, в компании Патар Туэдиш, и худощавого старика с коротко остриженными седыми волосами, одетого в грубую серую тунику из шерсти. Перед ними, на небольшом столике покрытом тканью, стоял кувшин с вином, стопка лепешек, брынза и кисти винограда. Но еда была не тронута, а всё их внимание явно было поглощено стариком, который расхаживая кругами и яростно жестикулируя, что-то увлеченно рассказывал.

Двое юношей слушали его так, как почтенные ученики слушают своего учителя. Впрочем, для них он и был таким. Уже с первого взгляда Шето узнал в нём Эная Сантурию – учителя, что когда-то давно преподавал его сыну историю, географию и литературу. За прошедшие с их последней встречи десять лет он сильно постарел и ссохся, превратившись в обтянутый узловатыми жилами и бледной кожей скелет. Но вот голос у него был всё также силен, как и прежде. Он звучал горным водопадом, что легко перемалывал булыжники и сокрушал скалы могучими потоками.

Остановившись возле пышного куста шиповника, Первый старейшина решил не торопиться и немного послушать их разговор.

– Сейчас часто ведутся споры, какое правление было для государства наиболее благоприятным,– говорил старый учитель.– Одни чтут времена династии Ардишей, другие же превозносят Синклит и установленные ныне порядки. Одни говорят, что каждый новый царь был хуже прошлого, и безграничная власть лишила их всяких благодетелей. Другие возражают, что заменив одну всесильную династию на триста сорок семей, мы навеки погрузились в хаос, из которого способны вынырнуть лишь на краткий миг покоя. Но я скажу вам, что обе эти власти дурны. Ибо дурна всякая власть, что устоявшись и приняв неподвижную форму, правит не созидая, а лишь сохраняя старое. Чем ограниченнее и сдержаннее власть, чем сильнее довлеют над ней традиции и законы, тем больше она становится власть серости и упадка. Скажу больше: любая устоявшаяся и закостеневшая власть, что обзавелась ритуалом и писанными законами, власть вредная, ибо она подобна упавшему в болото древу. Да, когда-то оно росло, жило и изменялось, но теперь способно лишь гнить, пусть и сохраняя на время привычную форму. Благая власть должна быть безграничной и всепроникающей. Властью импульса, властью творения, что призвана разрушая и вычищая мертвое, созидать и обновлять. Такой власти нужен простор и свобода, дабы вдыхать силы в людские массы, наполняя их волей к свершениям и поднимая на подвиги, коими и пишется история. А такая власть не может быть наследуемой или рожденной законом и обычаем. Она может возникнуть лишь по праву завоевания, ибо власть эта – власть свершения. Власть, что рождена была в тяжких испытаниях, отбрасывающих всех недостойных. И потому лучшей властью, что знала эта страна, была власть Владык, коих народные собрания наделяли над собой властью. В те времена достойнейшие из наших граждан покоряли народ своими деяниями и поступками, и, получив от них право на правление, созидали то, что становилось государством. Они вели за собой людей и люди, будучи ведомыми лучшими из них, сами становились лучше, проникаясь великими добродетелями. Всякий народ, прибывая он в форме дикого племени или цивилизованного государства, ничем не отличается от только что добытой глины. Он мягок, сыр, податлив и лишен формы. Но в умелых руках он обретает свою суть. Как и глине, народу нужен гончар, что взяв его в свои руки, наделит единой волей и направит к свершениям. Потому боги и создали особых людей, коих я для простоты именую великими или героями. Тех людей, что в своих талантах и дарованиях, поднялись над обыденной человеческой природой. И