Пани Мисевичова все еще тихонько молилась, а сидевшая позади нее Марианна плакала. У Кшешовской лицо посерело, она прикусила губу и опустила глаза, но каждая складка ее одежды дышала злобой… Рядом с нею, упорно глядя в землю, стоял Марушевич, а позади него — служанка баронессы, до такой степени перепуганная, как будто ей предстояло взойти на плаху…

Наш адвокат все еще зевал, Вокульский сжимал кулаки, а пани Ставская глядела на всех с таким кротким спокойствием, что, будь я скульптором, я изваял бы с нее статую оскорбленной невинности.

Неожиданно Элюня, не слушая уговоров Марианны, выбежала вперед и, схватив мать за руку, тихо спросила:

— Мамочка, зачем этот дядя позвал тебя сюда? Дай я скажу на ушко: наверное, ты шалила, и теперь он поставит тебя в угол…

— Ишь ты, подучили, — сказала багровая кумушка старшей.

— Такого бы вам здоровья, как ее подучили, — проворчал сзади нее бас.

— Вам бы такого здоровья за мою обиду… — гневно возразила кумушка.

— А вы околеете от судорог, и на том свете черти вас будут раскатывать на моих катках, — отвечал противник.

— Тише! — крикнул судья. — Пани Кшешовская, что вы можете сообщить суду по этому делу?

— Выслушайте меня, господин судья! — патетически заговорила баронесса, выставив ногу вперед. — От умершеи девочки осталась мне драгоценная память — кукла, которая очень нравилась вот этой даме, — тут она показала на Ставскую, — и ее девочке…

— Обвиняемая бывала у вас?

— Да, я нанимала ее шить…

— Но ничего ей не заплатила! — гаркнул с конца зала Вирский.

— Тише! — осадил его судья. — Ну и что ж?

— В тот самый день, когда я рассчитала эту женщину, — продолжала баронесса, у меня пропала кукла. Я думала, что умру от огорчения, и сразу заподозрила ее… Предчувствие не обмануло меня; несколько дней спустя мой близкий знакомый, пан Марушевич, который живет как раз против нее, увидел из окна, как эта дама держит в руках мою куклу и, чтобы ее не опознали, надевает на нее другое платье. Тогда я пошла к нему на квартиру с моим поверенным и увидела в бинокль, что моя кукла действительно находится у этой дамы. На следующий день я явилась к ней, отобрала куклу, которую вижу тут на столе, и подала жалобу в суд.

— А вы, пан Марушевич, уверены, что это та самая кукла, которая была у пани Кшешовской? — спросил судья.

— То есть… собственно говоря… никакой уверенности у меня нет.

— Зачем же вы сказали это пани Кшешовской?

— Собственно… я не в этом смысле… — пролепетал Марушевич.

— Не лгите, сударь! — воскликнула баронесса. — Вы со смехом прибежали ко мне и сказали, что Ставская украла куклу и что это на нее похоже…

Марушевич вспыхнул, потом побледнел, снова покраснел, покрылся испариной и стал переминаться с ноги на ногу, что, по-видимому, служило у него признаком сильнейшего сокрушения.

— Подлец! — довольно громко сказал Вокульский. Я заметил, что замечание это отнюдь не ободрило Марушевича. Напротив, он, казалось, еще более растерялся.

Судья обратился к служанке.

— У вас была именно эта кукла?

— Не знаю которая… — еле слышно отвечала она. Судья протянул ей куклу, но служанка молчала, только моргала и ломала руки.

— Ах, это Мими! — закричала Элюня.

— О, господин судья! — воскликнула баронесса. — Дочь свидетельствует против матери.

— Ты знаешь эту куклу? — спросил судья у Элюни.

— Конечно знаю! Совсем такая же была в комнате у баронессы.

— Так это та самая?

— Ой нет, не та… У той было серое платьице и черные туфельки, а у этой туфельки желтые!

— Ну, хорошо… — пробормотал судья и положил куклу на стол. — Пани Ставская, что вы можете сказать?

— Эту куклу я купила в магазине пана Вокульского…

— А сколько вы за нее заплатили? — прошипела баронесса.

— Три рубля.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась баронесса. — Этой кукле цена пятнадцать рублей…

— Кто вам продал куклу, сударыня? — спросил судья.

— Пан Жецкий, — краснея, ответила пани Ставская.

— Вы что скажете, пан Жецкий? — спрашивал судья.

Тут как раз наступил момент произнести мою речь. Я начал:

— Достопочтенный судья! С прискорбием и изумлением приходится мне… то есть… значит… я вижу пред собою торжествующее зло и… значит… попранную…

Почему-то в горле у меня пересохло, и я не мог больше вымолвить ни одного слова. К счастью, вмешался Вокульский.

— Жецкий только присутствовал при покупке, а куклу продал я.

— За три рубля? — спросила баронесса, блеснув змеиными глазами.

— Да, за три рубля. Это бракованный товар, и мы хотели поскорей его сбыть.

— Вы и мне продали бы такую куклу за три рубля? — продолжала допрашивать баронесса.

— Нет! Вам уже больше никогда ничего не продадут в моем магазине.

— Как вы докажете, что кукла куплена у вас? — спросил судья.

— Вот именно! — подхватила баронесса. — Как вы докажете?

— Тише! — осадил ее судья.

— Где вы купили свою куклу? — спросил у баронессы Вокульский.

— У Лессера.

— Вот я и докажу, — сказал Вокульский. — Я выписывал эти куклы из-за границы в разобранном виде: головы отдельно, туловища отдельно. Господин судья, потрудитесь отпороть ей голову и увидите внутри марку моей фирмы.

Баронесса забеспокоилась.

Судья взял куклу, натворившую столько хлопот, надрезал перочинным ножом лиф ее платья и принялся осторожно отделять голову от туловища. Эленка сначала с удивлением наблюдала за этой операцией, а потом обернулась к матери и тихо спросила:

— Мамочка, зачем этот господин раздевает Мими? Ведь ей будет стыдно…

Вдруг она поняла, что делает судья, разразилась слезами и, уткнувшись лицом в платье пани Ставской, закричала:

— Мама, зачем он ее режет! Это же страшно больно! Ой, мама, мамочка, я не хочу, чтобы Мими резали…

— Не плачь, Элюня, Мими выздоровеет и будет еще красивее, — успокаивал девочку Вокульский, взволнованный не меньше ее.

Между тем голова Мими упала на протоколы. Судья заглянул внутрь и, протянув кукольную головку баронессе, сказал:

— Посмотрите, что это за марка? Кшешовская прикусила губу и промолчала.

— Пусть пан Марушевич прочтет вслух, что тут написано.

— «Ян Минцель и Станислав Вокульский…» — робко пробормотал Марушевич.

— Значит, не Лессер?

— Нет.