Это письмо появилось спустя девять месяцев после того, как Гарсиа Маркес опубликовал свой портрет Фиделя Кастро — приятного собеседника и доброго друга. Письмо подписали в Париже целый ряд знаменитостей и интеллектуалов, хотя, по сути, зачинщиками опять явились создатели журнала Libre в содружестве — опять — с их главными французскими союзниками. Это была их первая крупная акция после «дела Падильи», дополнительным толчком к которому послужил развал коммунистической системы в Европе. Среди подписавшихся были и американцы, но их имена не особо впечатляют, за исключением Сьюзан Зонтаг; не было громких имен и среди латиноамериканцев (ни Карлоса Фуэнтеса, ни Аугусто Роа Бастоса и т. д.). И все же это можно расценить как серьезный вызов.

В действительности это была единственная значимая словесная атака на Кастро и Кубу с 1971 г., тем более эффектная, что речь шла не о каком-то одном событии или одной проблеме, а о кубинской политической системе в целом. В числе подписавшихся было очень много авторитетных интеллектуалов, которых никак нельзя было назвать «правыми». Рейган и Тэтчер при поддержке папы римского и пособничестве фактически капитулировавшего перед ними Горбачева вели наступление на коммунизм, в результате чего международная ситуация быстро менялась. В конечном счете это необратимо изменит весь мир. Больше всех пострадает Куба Фиделя. 1989 г. будет годом апокалипсиса. И пока тучи сгущались, Гарсиа Маркес — невероятно! — почти все время сидел в Гаване и писал роман о последних днях жизни еще одного латиноамериканского героя — единственного, кто мог соперничать с Кастро и который, по мнению некоторых историков, на закате своей политической карьеры превратился в диктатора.

Разочаровывающие события на Кубе, должно быть, укрепили Гарсиа Маркеса в желании вернуться в Колумбию. Когда Марио Варгас Льоса начал свою донкихотскую кампанию за президентский пост в Перу, на Кубе был арестован (9 июня) и предан суду генерал Арнальдо Очоа, один из величайших кубинских героев африканской кампании, которую освещал Гарсиа Маркес, что позволило ему сблизиться с Фиделем, Раулем и революцией. Также суду были преданы два хороших друга Гарсиа Маркеса: полковник Тони ла Гуардиа, этакий кубинский Джеймс Бонд, и его брат-близнец Патрисио. В те дни Гарсиа Маркес находился на Кубе, вел занятия в школе кинематографии. Подсудимых признали виновными в торговле наркотиками и соответственно в измене кубинской революции. Очоа, Тони ла Гуардиа и еще двоих приговорили к смертной казни, приговоры были приведены в исполнение 13 июля 1989 г. Патрисио ла Гуардиа был приговорен к тридцати годам тюремного заключения.

Почти в самом конце романа «Генерал в своем лабиринте» уставший от бесцельного ожидания Боливар, до глубины души пронзенный отголосками прошлого, затерявшегося в дожде, плачет во сне. На следующий день он бежит от одного из своих самых ужасных воспоминаний — казни генерала Мануэля Пиара, расстрелянного в Ангостуре. Пиар, мулат из Кюрасао, выступая за интересы негров и метисов, постоянно сопротивлялся власти белых, в том числе и самого Боливара. Игнорируя советы даже самых близких друзей, Боливар приговорил его к смеуги за непокорность. Потом, с трудом сдерживая слезы, отказался присутствовать на казни. Рассказчик комментирует: «В любом случае более жестоко он не поступал за всю жизнь, но только эта жестокость позволила ему укрепить свои позиции: он снова сосредоточил управление страной в своих руках и уверенно пошел по дороге славы»[1187]. И вот годы спустя, глядя на своего слугу Хосе Паласиоса, Боливар говорит: «Я бы и сейчас так поступил»[1188]. (Полагают, что именно эти слова произнес полковник Маркес после убийства Медардо Пачеко в Барранкасе.) Гарсиа Маркесу не было необходимости помещать этот эпизод — акт беспримерной жестокости, совершенный в интересах государства — в конце предпоследней главы, где он становится последним значимым драматическим событием, последним повествовательным действием (хотя и произошло это за тринадцать лет до кончины Боливара и описано как воспоминание). Но он это сделал. И опять нас потрясает необычайная способность Гарсиа Маркеса предвидеть важные события. Фидель Кастро, должно быть, прочитал этот эпизод за считаные недели до того, как устроил суд над Очоа. Помнил ли он о нем, когда решал судьбу генерала?[1189]

Один из близких друзей Гарсиа Маркеса казнил другого его близкого друга. (Естественно, Кастро заявил, что он не мог повлиять на решение суда.) Казнь глубоко потрясла писателя и привела в крайнее замешательство, внесла сумбур в его политические взгляды. Семья Тони ла Гуардиа просила Маркеса вмешаться. Он обещал вступиться за него перед Фиделем. Если и вступился, просьба его не была удовлетворена.

Гарсиа Маркес покинул Кубу до казни. В тот день, когда приговор был приведен в исполнение, он находился со своим другом Альваро Кастаньо в Париже, где познакомился с американской певицей Джесси Норман и министром культуры Франции Джеком Лангом. Тот делал последние приготовления к торжествам по случаю двухсотлетия другой революции, которая завершилась тем, что стала пожирать своих собственных детей. На следующий день Гарсиа Маркес присутствовал на праздничном банкете в честь двухсотлетия взятия Бастилии. Он боялся, что ему, возможно, придется сидеть рядом с Маргарет Тэтчер («глаза Калигулы, губы Мэрилин Монро», как отозвался о британском премьер-министре хозяин банкета Франсуа Миттеран), но, по счастью, его соседкой оказалась блистательная Беназир Бхутто, премьер-министр Пакистана. А сама Маргарет Тэтчер, провозгласившая, что Французская революция «предвосхитила язык коммунизма», выглядела, по выражению одной из британских газет, как «привидение на пиру»[1190]. На следующий день Гарсиа Маркес прибыл в Мадрид и сообщил, что виделся с Фидием Кастро «на прошлой неделе» и сказал ему, что он «не только против смертной казни, но и против самой смерти». Он заявил, что казнь четырех солдат революции — «большое несчастье, трагедия, которую мы все глубоко переживаем». У него есть «достоверная информация», сказал он, что казненных судил военный трибунал, приговоривший их к смерти за измену, а не за наркоторговлю. А «измена карается смертью во всем мире»[1191].

Возвращение в Колумбию было частью его новой амбициозной стратегии — смирился ли он или, как говорят французы, сделал шаг назад, чтобы дальше прыгнуть вперед? — но Колумбия вступала в новый кошмарный период своей истории, какого она еще, пожалуй, не знала., 18 августа 1989 г. Луиса Карлоса Галана, официального кандидата в президенты от Либеральной партии и, пожалуй, самого харизматичного колумбийского политика после Гайтана, постигла та же участь, что и его предшественника: он был убит во время политического митинга в пригороде Боготы наемными убийцами, подосланными Пабло Эскобаром. Даже привычная к ужасам Колумбия от отчаяния впала в ступор[1192]. В очередной раз Гарсиа Маркес послал сообщение Глории Пачон, журналистке, которая первой взяла у него интервью, когда он вернулся 1 в Колумбию в 1966 г., но на следующий день заявил, что страна «должна поддержать президента Барко». Потом он публично обратился к наркоторговцам с просьбой «не превращать Колумбию в гнусную страну, где даже они, их дети и их внуки не смогут жить»[1193].