Оборона в треугольнике при слиянии рек Саар и Мозель с Оршхольцским рубежом на юге продержалась всю зиму. После месяцев боев среди снегопада и вьюг, в густом предрассветном тумане утра 22 февраля штурмовые батальоны 302-го американского пехотного полка форсировали Саар в Табене – прорыва Западного вала на этом злополучном участке наконец-то удалось достигнуть. Коль скоро немецкому командованию приходилось перебрасывать войска для противодействия американским атакам с разных направлений, Трир остался без прикрытия и, после пяти месяцев осады, 2 марта пал почти без боя. Сумев сломить оборону противника, американская 3-я армия развивала успех быстрым продвижением по долине реки Мозель до Кобленца, где река впадала в Рейн.

На исходе февраля и в марте, когда вермахт откатывался с позиций на западе, паника начала сентября 1944 г. среди гражданского населения уже не повторялась. На этот раз местные решили не бежать, а вывешивали белые флаги на домах в расчете предотвратить уничтожение сел. Кое-где люди просили немцев не стрелять; в одном населенном пункте фермеры вилами отогнали немецких солдат, помешав им привести в действие детонаторы. Группу вырвавшихся из окружения военных встретили выкриками: «Вы только затягиваете войну!» На исходе февраля, когда немцы отбили у противника Гайслаутерн близ Фёльклингена, эсэсовский командир узнал, что в ходе краткой оккупации противник заслужил уважение жителей за более чуткое по сравнению с немецкими солдатами отношение к хозяевам. Американцы делились с изголодавшимся населением шоколадом, тушенкой и сигаретами. По его признанию в рапорте, добрая слава американских войск шла впереди них повсюду. Один танковый командир докладывал из-под Майена, что штатские пытались саботировать оборонительные мероприятия местного командования и предлагали солдатам гражданскую одежду, уговаривая их потихоньку уносить ноги[1047].

Быстро стало ясно, что нынешнее положение совершенно не похоже на события предыдущей осени. Как докладывал главнокомандующий на западе: «Тогда солдаты, толпами отходившие из Франции, плохо влияли на гражданское население пессимистическими оценками обстановки», теперь же «гражданское население оказывает гнетущее воздействие на боевой дух и отношение к делу немецких солдат». 15 февраля министр юстиции издал указ о создании ускоренных военно-полевых судов для гражданских лиц с правом налагать на последних те же наказания, что на дезертиров или военнослужащих, подрывавших моральное состояние войск. 11 марта Геббельс осознал, что никакая пропаганда не спасет от крушения боевого духа. Пораженчество распространялось по Рейну после рассказов отходивших с западного берега солдат о бегстве нацистских партийных функционеров и о море белых флагов, которыми встречали американцев Нойс и Крефельд. Военные признавались в беспомощности перед лицом громадной огневой мощи противника и его господства в воздухе. В Бохуме пропагандисты убедились в безнадежности попыток заставить рабочих слушать шаблонные речи облаченных в форму партийных чиновников. Вместо этого в середине марта начальство отправило тридцать подготовленных ораторов передавать «пропаганду из уст в уста» на железнодорожных станциях, в поездах, в бомбоубежищах – везде, где во множестве собирались люди и где мнения высказывались вслух. К 21 марта в еженедельных рапортах в министерство пропаганды с правого берега Рейна звучало признание в том, что даже такой мягкий и тонкий подход «больше уже почти не помогает»[1048].

Кобленц пал 17 марта. Не прошло и недели, как в окружении очутился экономически жизненно важный промышленный Саар. Немецкие войска откатывались дальше на восток. Армейские командиры с удвоенным усердием насаждали страх наказаниями без суда и следствия. Убежденные нацисты вроде Фердинанда Шёрнера выступали в первых рядах, вешая солдат на фонарных столбах с унизительными табличками вроде «Я не верил в фюрера» или «Я трус». Однако Шёрнер вовсе не был монополистом в данной области. 5 марта даже истовый протестант Йоганнес Бласковиц предупреждал солдат группы армий «Х», что любой попытавшийся дезертировать будет «осужден без разбирательств и расстрелян». Незадолго до третьей, и последней, отставки Рунштедт издал отчаянный приказ: «Врага надо заставить понести наивозможно более кровавые потери в боях за каждый шаг по немецкой земле». 10 марта Альберт Кессельринг сменил Рунштедта в качестве главнокомандующего на западе и тотчас распорядился сформировать особое моторизованное подразделение военной полиции для вылавливания «отставших от частей». За считаные дни до этого «летучий трибунал» приговорил к смерти четырех офицеров за неудачу с подрывом моста через Рейн в Ремагене, что помогло американцам переправиться по нему через реку. Пятый офицер уже попал в плен, и 25 марта Кессельринг лично распорядился об аресте и отправке в заключение его семьи. Местное гестапо и Главное управление имперской безопасности в Берлине продолжали сопротивляться подобным мерам, к тому же, как замечал генерал войск СС Пауль Хауссер, назначать родственников ответственными бессмысленно, когда «семья солдата находилась на уже оккупированной неприятелем территории»[1049].

Сразу после налетов на Дрезден Гитлер и Геббельс хотели аннулировать участие Германии в Женевской конвенции и казнить британских и американских военнопленных в качестве возмездия за смерть немецких гражданских. Надеясь, что союзники в свою очередь примутся расстреливать немецких пленных, Гитлер рассчитывал создать на западе атмосферу террора и вселить в личный состав немецких войск готовность к самопожертвованию, как на Восточном фронте. Черновик приказа встретил, однако, дружный отпор со стороны Йодля, Дёница и Кейтеля. Генералам удалось отговорить фюрера от этой затеи. Они могли еще мириться с самосудом над союзническими летчиками – к тому моменту их линчевали даже в районах, которые почти или вовсе не бомбили до 1944 г., как в той же Австрии, или поддерживать репрессии против семей немецких дезертиров, но никак не желали поставить под удар немецких военнопленных. Подобное стало бы переходом через невидимую границу в их понимании профессионального этического кода[1050].

По мере того как Геббельс и Министерство пропаганды старались соответствовать военным событиям, они изменили свое послание к населению. В ответ на известия о добром отношении солдат передовых американских частей к населению районов рек Мозель и Саар зазвучали предупреждения о том, будто за теми придут готовые совершать зверства тыловики. Все больше и больше надежд немцы возлагали на возможность раскола вражеского альянса. Немецкие офицеры в британском плену подбадривали друг друга разговорами о том, что «однажды британцы и американцы… проснутся и осознают подлинное положение дел и присоединятся к немцам в сдерживании России». Начальник штаба отдела вооружений вермахта полковник Курт Поллекс хорошо знал, насколько истощены арсеналы. Он не питал никаких иллюзий относительно «чудо-оружия», но верил, что конфликт между американцами и русскими все еще может дать шанс Германии – по его выражению, как если бы автомобильная гонка решилась за 100 метров до финишной черты проколом колеса. Его образное сравнение перекликалось со сказанным самим Геббельсом по национальному радио 28 февраля; тогда министр провел параллель между нацией и марафонцем, у которого за спиной 35 километров и осталось пробежать только семь[1051].