Закрыв глаза, он показал, как это делается. Я повторил.

— Превосходно.

— Теперь сядь и заткнись.

— Это мое место, Фриц.

— Было твое.

Я сел на пол, прислонился спиной к стене, а Фриц встал надо мной, как Цезарь над муравейником.

— Ну, выкладывай факты.

Я подобрал факты и выложил.

Когда я закончил, Фриц неохотно наполнил мою банку.

— Ты этого не заслужил, — пробормотал он, — но обращение с марочным вином ты изобразил дурно. Заткнись. Потягивай.

— Если кому-нибудь по зубам раскусить Раттиган, — произнес он, потягивая, — то это мне. Или нужно было сказать «по силам»? Спокойно.

Он распахнул переднюю дверь: с неба лился прекрасный нескончаемый поток. — Нравится?

— Очень.

— Олух! — Фриц подкрутил монокль, чтобы оглядеть большое пространство берега.

— Дом Раттиган вон там? Отсутствует семь дней? Может, нет в живых? Властительница империи убийств — да, но сама не даст увидеть себя мертвой. Однажды она просто исчезнет, и никто не будет знать, что случилось. А теперь моя очередь выкладывать факты?

Он разлил остатки «Ле Гортона», с неприязнью к банке из-под желе и с любовью к вину.

Он свободен сейчас, сказал Фриц, не снимается. За два года ни одного фильма. Стар, говорят.

— Да по кувырканью в постели второго такого юнца, как я, во всем мире не найдется! — возмущался он. — Теперь я взялся за пьесу Бернарда Шоу «Святая Иоанна».[468]Но как в эту невероятную пьесу подобрать актеров? И вот, пока суд да дело, приступаю к роману Жюля Верна, срок авторских прав истек; у продюсера, придурка, ветер в голове, мало говорит и много ворует, так что мне нужен второразрядный писатель-фантаст — ты, — обтесать этот долбаный шедевр. Говори да.

Но раньше, чем я успел открыть рот…

Под небесный водопад, сопровождаемый вспышкой и громом, Фриц рявкнул:

— Ты принят! Ну вот. Есть еще что показать и рассказать?

Я показал и рассказал.

Фотографии, вырезанные из старых газет и прикрепленные скотчем к стене над постелью. Чтобы их рассмотреть, Фриц с руганью едва не распластался на полу.

— С единственным глазом, другой пострадал на дуэли…

— На дуэли? — удивился я. — Ты никогда не рассказывал…

— Заткнись и прочти немецкому режиссеру-циклопу имена под снимками.

Я прочитал. Фриц повторил.

— Да, я ее помню. — Он потянулся к фотографии. — И эту. Да, и эту тоже. Господи, прямо стенд «Объявлены в розыск».

— Ты со всеми работал или только с некоторыми?

— Кое с кем поработал, две схватки из трех, в мотеле Санта-Барбары. Я не хвастаюсь. Что было, то было.

— Ты никогда мне не врал, Фриц.

— Врал, но ты был слишком глуп, не догадывался. Полли. Молли. Долли. Звучит как убогий перезвон швейцарских колокольчиков. Погоди, Не может быть. Может. Да!

Он наклонялся, поправлял монокль, напряженно щурился.

— Как же я не замечал? Dummkopf.[469]Но проходило время. Годы. Вот эта, и эта, и та. Боже правый!

— Что, Фриц?

— Все они — одна и та же актриса, одна и та же женщина. Разные волосы, прически, цвет волос, косметика. Брови густые, брови тонкие, нет бровей. Губы тонкие, губы пухлые. С ресницами, без ресниц. Женские штучки. На прошлой неделе на Голливудском бульваре подходит ко мне женщина и спрашивает: «Узнаешь меня?» «Нет», — отвечаю. А она: «Я такая-то». Разглядываю ее нос. Нос сделан. Смотрю рот. Тоже сделан. Брови? Новые. Плюс к тому, она сбросила тридцать фунтов и превратилась в блондинку. И с чего она взяла, что я обязан ее узнать?.. Эти снимки, где ты их взял?

— На горе Лоу…

— Тот дурачок, газетный библиотекарь. Взбирался я как-то к нему кое-что выяснить, без оглядки. Дышать было нечем от этих треклятых газетных штабелей. Крикнул: позови меня, когда очистишь помещение! Придурочный первый муж Констанции, она за него вышла после бомбежек, когда оправлялась от испуга. Как же я умудрился снять ее в трех фильмах и не догадаться, что это она! Иисусе Христе! Бесенок на черте сидит, сатаной погоняет!

— Может, потому, — предположил я, — что ты где-то в эти годы обхаживал Марлен Дитрих?

— Обхаживал? Это так называется? — Фриц хохотнул и откачнулся от края кровати. — Сними эти чертовы фотки. Если я сумею помочь, они мне понадобятся.

— Такие есть еще. Китайский театр Граумана, старая аппаратная кабина, старый…

— Этот свихнутый?

— Я бы так не сказал.

— Ну да! У него хранится недостающая часть моей «Атлантики», которую я делал еще для «УФА». Я пришел посмотреть. Он попытался привязать меня к стулу и напичкать старыми сериалами с Рин-Тин-Тином.[470]Я пригрозил выпрыгнуть с балкона, только тогда смог забрать «Атлантику» и уйти. Так-то.

Он разложил фотографии на постели и яростно воззрился на них через монокль.

— Говоришь, наверху у Граумана есть другие наподобие?

— Да.

— Согласен сесть в «альфу-ромео» и максимум через пять минут быть в Китайском театре — скорость девяносто пять миль в час?

Кровь отхлынула у меня от лица.

— Согласен, — сделал вывод Фриц.

Фриц рванул под дождь. Когда я ввалился в машину, он уже дал полный газ.

Понадобятся фонарик, спички, блокнот и карандаш — делать записи. — Я порылся в карманах.

— Вино, — добавил Фриц, — на случай, если обормоты на верхотуре не держат бренди.

Бутылку вина мы приговорили промеж себя, пока разглядывали головокружительную темную лестницу, которая вела в старую аппаратную.

Фриц ухмыльнулся.

— Я первый. Не хочу тебя ловить, если ты свалишься.

— Спасибо, друг.

Фриц ступил в тень. Я шагнул следом, крутя в руке фонарик.

— Почему ты мне помогаешь? — спросил я шепотом.

— Я звонил Крамли. Он сказал, что целый день прячется в кровати. Мне общение с такими долбаными придурками, как ты, идет на пользу: кровь не застаивается и сердце крепнет. Не забывай о фонаре, я могу упасть.

— Не провоцируй меня. — Я качнул лучом.

— Не хочется это говорить, — продолжал Фриц, — но время, на тебя потраченное, не пропадает впустую. Ты мой десятый незаконный отпрыск, если не считать Мари Дресслер!

Мы забрались на самую верхотуру.