жадно сжимают в своих заскорузлых лапах винтовки. Посматривал Гулам Шо и на вождя вождей.

Временами царь-козёл косился на хижины, чешуей покрывавшие гору Рыба, и, словно почуяв взгляд Белой Змеи, принимался комично ёрзать на своем ватном тюфячке, которым обладал он один и который должен был всем показать, что Гулам Шо один здесь царь.

Даже Пир Карам-шаху не постелили поверх кошмы одеяла, и он усмотрел в этом ущемление своих прерогатив. Поэтому он торговался с горцами раздраженным тоном. Правда, торговля вообще мало походила на беседу коммерсантов. Вождь вождей меньше всего слушал, а только властно диктовал свои условия.

Прежде всего он приказал сегодня же разыскать в потоке и вытащить во что бы то ни стало орудийный ствол. Сегодня же надо приступить к переброске тяжелых, громоздких вьюков через неприступный хребет. А так как в ущельях гнездятся враждебно настроенные воинственные племена, Гулам Шо обязан выставить вооруженную охрану для караванов.

Еще совсем недавно здесь, в Мастудже, Пир Карам-шах являлся единственным властелином, всемогущим уполномоченным его величества английского короля. Ему повиновались беспрекословно. А сейчас что-то изменилось. Дух неповиновения витал над Мастуджской долиной. Чья-то сильная воля зажгла в людях искры мятежа.

Пир Карам-шах недоумевал: неужели Гулам Шо — всесильный властитель Мастуджа? Нет. Он сидит, огромный, беспомощный, тупой, с козлиным, грубо вытесанным лицом, и таращит белесые глаза на мастуджцев. Но вождь вождей совсем выбросил из головы прекрасную Резван, совсем забыл, что в горах месть — закон жизни.

Гулам Шо явно трусил. Он был и остался трусом. Колониальная британская администрация сделала всё, чтобы он вырос, воспитался, образовался трусом, безропотным исполнителем приказов Дели и Лондона.

Нет, повелевает здесь не Гулам Шо, во всяком случае не он один. Но кто же? Чья-то таинственная воля действует здесь. Неужели та Белая Змея? От Пир Карам-шаха не укрылись робкие взгляды царя на гору Рыба, и он перебирал в уме слухи, назойливо возникавшие в последние дни.

Сегодня на рассвете Гулам Шо прокрался в михманхану к Пир Карам-шаху и долго с мельчайшими подробностями передавал, о чем говорят в Мастудже, жевал и пережевывал всякие никому не интересные детали. О Белой Змее царь старался говорить небрежно, снисходительно, но в голосе его слышалась предательская дрожь, и он даже икнул, назвав ее царицей Бадахшана. Но почему властелин Мастуджа так боится какой-то женщины, присвоившей титул царицы несуществующего царства? И почему народ, населяющий Мастуджскую долину, признал Белую Змею царицей, и притом, очевидно, всерьез. Кто она такая? Гуламу Шо показалось, что из-за нее под ним зашатался его трон потомков Александра Македонского…

«Исмаилиты!» — мысленно воскликнул Пир Карам-шах. Царица, жена, одна из жен, или, как кто-то тут сказал, невеста Ага Хана. И вдруг почему-то совсем, по-видимому, некстати он вспомнил Пешавер, розово-кукольное девичье лицо в обрамлении золота волос…

Моника! Девчонка, воспитанница мисс Гвендолен-экономки!

Мысль обожгла мозг. Вот теперь он вспомнил.

Как он до сих пор не сообразил, что появление этой особы означает одно — Ага Хан начал действовать. Ага Хан решил вложить свои капиталы в миф, в фантасмагорию — ведь так он называл еще совсем недавно Бадахшано-Тибетское государство, затею и детище вождя вождей. Тогда Ага Хан открыто и язвительно высмеял планы Британии, отказался помочь, заявил: «И фартинга не дам на эту бессмыслицу». А теперь прислал в паланкине «бадахшанскую царицу» с пышным эскортом раджпутов. Более того, не обошлось тут без мисс Гвендолен-экономки. Значит, она ведет самостоятельную игру, значит, Англо-Индийский департамент принял ее план и решено обойти в вопросе о Бадахшано-Тибете его — Пир Карам-шаха.

И не связано ли с этим появление в Мастудже Сахиба Джеляла с тибетским доктором Бадмой? Вот и сам Сахиб Джелял поднялся по приставной лестнице и, почтительнейше поддерживаемый под руку слугами, важно переступил край крыши и уселся среди князей, неторопливо приветствуя их.

Надо думать, надо быстро думать и решать. Счастье, что еще есть время.

Да, в горах не ценят времени. Как медлительны все здесь. Как тягучи, медлительны речи участников джирги. Все они говорят неторопливо, размеренно, соблюдая старшинство. Без всякого смысла, бесцельно перескакивают они — нет, переползают — с предмета на предмет. Тут и новости о состоянии перевалов. И о разрушившихся мостах. И что весна выдалась холодная, слишком холодная. И что несколько носильщиков, слишком тесно привалившись к костру, причинили себе ужасные ожоги. И о смертельной обиде, причиненной Гуламом Шо какой-то уважаемой семье. И о разбойниках-киргизах, прикочевавших с Памира. И что вот кули несли груз для инглизов по четыре пуда, и порвали себе кишки, и теперь не могут поднять и четырех фунтов.

— И для ваших злых духов — гурков — мы, мастуджцы, хуже скотов. Бьют нас сильнее, чем буйволов по рогам.

Это вдруг тонко завизжал дряхлый, худущий старичишка, прятавшийся до сих пор за спинами мрачно насупившихся горцев. И еще старичишка закричал:

— Что же получается: кто пляшет от сытости желудка, а кто от голода.

Гурки забеспокоились. У них был вид базарных воришек, пойманных на месте кражи. Выражение краснощеких лиц их ежесекундно менялось. Они таращили угрожающе глаза, воинственно подкручивали смоляные жгуты усов, выкрикивали вполголоса угрозы:

— Боги и демоны!

— Свет и тьма!

— Все смешалось!

Неприятно пораженный Пир Карам-шах скрипнул зубами.

— Осторожность! Спокойствие.

Когда имеешь дело с мастуджцами, надо знать их характер. Надо помнить, что горцы могут как будто согласиться со всем, что вами утверждается или предлагается. Но вдруг выступает на поверхность «пена упрямства». И вполне ясный, уже вроде решенный вопрос запутывается. Нелепые каверзы выставляются на первый план с ехидством, свойственным лишь хитроумным политикам, искусным интриганам.

Вот и сегодня. Казалось бы, вопрос решался к общему удовлетворению. Уже все определилось: сколько какое селение выставит носильщиков, сколько они получат деньгами и продуктами, сколько дадут ослов, лошадей, кутасов. Какие вьюки и когда можно начинать переправлять через перевалы. Когда, наконец, сдвинутся с места горно-полевые батареи, застрявшие на затопленных водами тающих снегов переправах. И даже о затонувшем орудийном стволе договорились: вытащат и как можно быстрее. Мысленным взором Пир Карам-шах видел вереницы караванов, переваливающих хребет и спускающихся в долину Ханабада. Ярко, заманчиво, отчетливо представилась картина: он, Пир Карам-шах, торжественно вручает на воинском параде всадникам Ибрагимбека новенькое оружие, а Ибрагимбек с восторгом наблюдает стрельбу артиллерии по соединениям Красной Армии. Да, стоило потрудиться и претерпеть немыслимые лишения, чтобы наступила минута торжества!

— Старейшину Али Юсуфа зарыли живым в землю! — истерически прозвучал голос. — И твои гурки, господин, засунув человека в яму, сыпали туда двое суток землю, утаптывали ее ногами, поливали водой. Мало