Сердце сжало холодной лапой. Это уже разговор посерьезнее, чем пляска на голодный желудок! Кто там посмел заговорить о казни старейшины Али Юсуфа?! Пир Карам-шах не против жестокостей, но не в такой тревожной обстановке.

Говоривший скуластый, с явной примесью монгольской крови старейшина блудливо отвел раскосые глаза в сторону. Немало, видимо, смелости ему понадобилось, чтобы бросить в лицо «господину власти» такие «кислые слова».

И, по всей видимости, он не выдумал их, заговорив про Али Юсуфа и его ужасную смерть. Убрать Юсуфа Али следовало. Если бы его не казнили по приказу Пир Карам-шаха, он перемутил бы весь Бадахшан. Он ненавидел инглизов и всё английское и не раз поднимал мятежи против Пешавера. И не иначе Юсуф Али действовал по указке большевиков. Или… исмаилитов. Большевики или исмаилиты? Пир Карам-шах никак не мог решить. Но одно он сделал. Юсуфа Али убрал. Расставил ему силки и… Смерть его — хороший урок смутьянам. Никто и заикнуться не посмел… до сих пор. И если заговорили о Юсуфе Али, посмели заговорить — есть причина. И очень серьезная. И на ум опять пришли разговоры о Белой Змее. Вдруг всплыло в памяти лицо Моники. Ну уж, девчонка совсем не похожа на змею. Это мисс Гвендолен-экономка — действительно Белая Змея, гладкая, блестящая, холодная. Мисс Гвендолен-экономка взрастила, выпустила в свет Монику, и теперь… девчонка встала ему поперек пути.

Мелькнула мысль: «Надо ее обезвредить. А сейчас болтовню остановить…» Но Пир Карам-шах не успел. Минутное колебаний до добра не доводит.

Встал с места человек, красивый, рослый, сильный, весьма упитанный. Но заговорил он хоть и резко, но как-то суетливо. Чувствовалась врожденная привычка гнуть спину, подобострастно прикладываться к руке повелителя. Он и говорил, ежесекундно припадая в поясных поклонах и по-собачьи заглядывая в глаза.

— Женщин в Зах Дере насиловали… Отцов и мужей заставили смотреть на позор. Детей бросали в костер… Всех убили… За что? За вьюки и грузы, о которых тут говорят…

Красавец быстро закланялся и втиснулся в ряд сидящих. Нет, пока не поздно, надо вмешаться. Вождь вождей повелительным жестом остановил очередного оратора.

— Люди гор! — заговорил он, не повышая голоса. — Мы здесь с именем его величества английского короля, дабы мир и спокойствие царили в долинах Бадахшана, Памира и Гиндукуша. Мы здесь в заботах о благополучии всех истых мусульман, подданных императора Индии. Нам надо…

Говорил он важно, напыщенно, как и подобает великому вождю вождей племен, пребывающих под покровительством могущественной Британии. Он наслаждался звуками своего голоса, ибо он знал, какое великое впечатление на азиатских туземцев производят напыщенные речи. Голос звучит особенно внушительно и звонко, когда за твоими плечами вся Британская империя и отряд воинственных стражей. За звуками своих слов Пир Карам-шах отчетливо расслышал согласное бряцание винчестеров своих верных гурков. Да, в такой обстановке надо говорить властно и повелительно.

Но что-то вдруг помешало. Кто-то осмелился вторгнуться в его речь. Его перебили. Его голос подавил более громкий, более сильный голос:

— Пах, пах! Эй, царь! Эй, Гулам Шо, твои предки, господа Мастуджа, посадили дерево могущества в саду мощи. Эй, Гулам Шо, пусть увеличиваются твои посевы, пусть умножается твой почет, но, боже правый, до чего ты дожил, Гулам Шо? Как можешь ты, Гулам Шо, позволить чужеземцам обрывать цветы великодушия, распускающиеся весной справедливости? Или ты, Гулам Шо, забыл про свою царскую честь, про свои руки, про свои винтовки?

Поразительно! С такими словами вылез Молиар. Трусливый торгаш, пьянчуга, анашист, или он опять накурился опиума? И самое поразительное! Перемены в грубом лице Гулама Шо говорили, что его напугал этот, по существу, весьма туманный и осторожный призыв Молиара к бунту. Непреложны законы Мастуджского королевства: даже единое слово недовольства здесь влечет молниеносную кару. Недовольному немедленно, по местному выражению, «укорачивают жизнь».

Это отлично знал Пир Карам-шах, и он нетерпеливо смотрел на царя Мастуджа. Проклятое ничтожество, трус Молиар, осмелившийся бросить упрек царю Гуламу Шо, неосторожно стоял на самом краешке крыши, под которой на огромной глубине лежала долина. На такой глубине, что облака, бродившие далеко внизу, казались пушистыми барашками на темной зелени лугов. Легкого неосторожного движения или толчка было достаточно, чтобы человек провалился в небытие.

Понимали это и оборванные, мрачные старейшины. Они невольно отодвинулись от говорившего и с почтением, но с явным страхом поглядывали на то, как он, впадая в раж, неистово жестикулирует в такт своим крамольным словам. Молиар так разошелся, что забыл про нагайку в своей руке. Против его воли нагайка очень воинственно прыгала в воздухе на фоне такого близкого неба и выглядела орудием рока. Деревянное лицо царя Мастуджа вдруг ожило задергалось, что означало приближение приступа гнева.

А Молиар вопил, и его желтушное, одутловатое лицо посинело от натуги.

— Боже правый! — хрипел он. — Что ты, Гулам Шо, смотришь? Этот, который сидит радом с тобой, вождь вождей, болтает тут: «Я прибыл в вашу долину ради вашего благополучия». Скажи же ему: «Эй ты, вождь вождей! А мы посылали за тобой гонцов? Мы приглашали тебя в гости? Мы кланялись тебе? Эй, Пир Карам-шах, держи у себя в своей мошне свое благополучие! Пусть оно протухнет у тебя в мошне, твое благополучие! От твоего благополучия, Пир Карам-шах, на мастуджском кладбище могилам негде уже помещаться. А ты еще воевать нас заставляешь». От твоего благополучия, ваше превосходительство, у париев-мастуджцев пупки присохли к позвонкам! Эй, Гулами Шо, довольно твоему Мастуджу таких носителей благополучия! У твоих подданных и целой крыши в доме не осталось, а с приездом господина вождя вождей скоро и травинки не останется.

На крыше поднялся неразборчивый галдеж. Пир Карам-шах сделал нетерпеливое движение рукой в сторону Гулама Шо, что означало: «Долго ты терпеть будешь? Да решайся же!»

И царь решился. Он закричал:

— Откуда пришел этот человек? — И он сорвал свой винчестер с плеча и ткнул дулом в сторону Пир Карам-шаха. — Откуда? Он явился к нам от инглизов. А кто такие англичане? Притеснители и убийцы, которые хотят сделать нас, горцев, рабами. Мы — горцы, жертвы английской жадности. Алчные захватчики подавили народ гор. Эй вы, горцы, если вы думаете, что огонь английской жадности погас — вы длинноухие ослы. Сегодня они заставляют нас помогать себе воевать против большевиков, завтра они, став победителями, раздавят нас, навсегда превратят в рабов… Мы разве рабы?

От неожиданности вождь вождей растерялся. Во-первых, он не понимал, что говорит Гулам Шо, а говорил он не по-таджикски, а на своем мастуджском языке, и