– Но не настолько же, насколько…

– Да! Настолько же! О Господи, я не знаю… В отчаянии я хватаю ее за плечи.

– Даже если это так, даже если ты его любишь так же, как меня, ты мне нужна больше, чем ему. Даже если ты нас одинаково любишь, все равно у меня больше доводов: неужели ты не понимаешь, что ты мне нужна, чтобы…

– Нужна! Нужна, вот и все! – плачет она, уткнувшись мне в грудь и ее уже чуть ли не истерические рыдания заглушаются плотной шерстью свитера.

– Вив! – начинаю я снова. Она поднимает голову. Мы слышим тяжелые шаги возвращающегося Хэнка.

– Поехали! – кричит он снизу. – Слышишь, Ли? Вив!

При звуках его голоса ее мученический взгляд вдруг меняется, она опускает глаза, словно придавленные к земле тяжестью огромной тени, той самой, что я не распознал, когда увидел ее у дверей. Потому что я и представить себе не мог, что эта тень может коснуться лица Вив. Но теперь я не сомневался, что это не что иное, как обычный стыд. Я не разглядел его раньше, потому что это был стыд не за себя и свою вину, как и не за меня, это был стыд за человека, настолько потерявшего власть над собой, что он ни на секунду не мог выпустить из вида свою жену, настолько обессиленного лихорадкой, что он не был способен ни на что иное, как только увезти меня на другой берег, чтобы не дать ей побыть со мной наедине чуть дольше…

– Послушай, Вив, можно, я ненадолго возьму этот семейный альбом? Показать в школе мое наследство.

Поскольку Вив сама отчасти была повинна в этой слабости, у нее нет выхода. Это и останется у нее в памяти, как у меня – ее фотография, спрятанная в альбоме. Мне было больше нечего сказать. Она отходит к окну: «Лучше поезжай, Ли; он ждет», движения ее медленны и тяжелы. Я не представлял себе, что стыд за другого может оказаться более тяжелым грузом, чем собственная измена. «У бедняжки слишком гипертрофировано чувство сострадания», – решаю я.

И тем не менее, спустившись в коридор и натолкнувшись там на Хэнка, грызущего ноготь, я чувствую, что тоже обременен тенью настолько же громоздкой, насколько и непривычной.

– Поехали, Малыш, – нетерпеливо говорит он. – Сапоги я надену внизу.

– Еще недавно ты так плохо себя чувствовал, что даже не мог подняться.

– Да, думаю, пары глотков свежего воздуха мне как раз и недостает. Ты о'кей? Готов?

– Вперед. Я сделал все, за чем приезжал…

– Вот и хорошо, – замечает он, направляясь к лестнице. Я иду за ним и думаю: «Несвойственное, громоздкое и 6 сотню раз более тяжелое ощущение по сравнению со всем, испытанным ранее. Хочешь – верь, Хэнк, хочешь – нет, но я стыжусь тебя гораздо больше, чем себя самого, И знаешь, брат, это что-то значит…»

Через затканное паутиной чердачное окно Виз смотрит, как они спускаются и садятся в лодку. Лодка бесшумно – звук скрадывается расстоянием – трогается с места и ползет по реке, как красный жук. «Я уже не знаю, Ли, чего я хочу», – произносит она вслух, как ребенок. И снова ощущает свое отражение в грязном стекле: что это? почему нас так волнуют наши отражения?

Потому что это единственный способ увидеть себя: выглядывая сквозь паутину в чердачное окошко, мы натыкаемся на себя…

(Я везу Малыша на другой берег: мы оба ведем себя довольно спокойно. Я говорю, что не в претензии на него из-за того, что он хочет отряхнуть с ног орегонскую грязь и вернуться к книгам. Он отвечает, что очень сожалеет, что отвлек меня от футбола. Похоже, мы вполне ладим…)

– Приятно вернуться в более сухой климат… даже если там будет холоднее.

– Конечно. От этой постоянной мороси устаешь.

Чем больше растет расстояние между мной и стройной белокурой девушкой, оставшейся в одиночестве в гулком доме, тем неистовее я начинаю цепляться за последнюю надежду, за последнюю несыгранную уловку, при помощи которой я мог бы победить; меня уже не волнуют чувства брата, я одержим одной мыслью – победить, выиграть эту игру…

– Кстати, доктор и Бони Стоукс интересовались твоим самочувствием…

(Мне было что ему сказать, но я решил: какого черта ковыряться в прошлом…)

– Полагаю, мне удастся выжить.

– Они будут счастливы узнать это.

– Не сомневаюсь.

Когда лодка достигает берега, отчаяние чуть ли не разрывает меня; я чувствую, что должен что-то сделать или умереть! Еще минута – и мы с ней расстанемся навсегда… навсегда! Так сделай же что-нибудь! Брыкайся, кричи, брось ему вызов, чтоб она знала…

– Смотри-ка, кто там в джипе? Это же Энди, огромный, как жизнь. Эй, Энди, как дела?

Я едва обращаю внимание на Хэнка, который принимается махать руками вылезающему из машины Энди. Перед моим взором стоит нечто гораздо большее.

– В чем дело, Энди, старина? Ты весь в грязи. Гораздо более важное… За рекой, на макушке

дома, в чердачном окне, тонкий силуэт, похожий на горящую свечку, словно подавал мне сигнал…

– Хэнк, – Энди с трудом переводит дыхание, – я только что с лесопилки. Кто-то поджег ее вчера.

– Лесопилка! Сгорела?

– Нет, не слишком сильно; дождь в основном залил огонь, сгорел только цепной привод и еще кое-что из оборудования. Остальное я загасил…

– Но зачем лесопилку? Зачем? А откуда ты знаешь, что ее кто-то поджег?

– Потому что в окно офиса было воткнуто вот это. – Энди разворачивает грязный кругляшок значка и протягивает его Хэнку. – Вот – ухмыляющийся черный кот…

– Старый знак Промышленных Рабочих? Господи… кому это могло взбрести в голову… такое старье?

– Похоже, у тебя есть враги, брат, – замечаю я. Он бросает на меня подозрительный взгляд словно прикидывая, не имею ли я какого-нибудь отношения к поджогу; меня забавляет, что он ищет подвоха в прошлом, когда тот ждет его в будущем. – Но и преданные друзья тоже. Например, Бони Стоукс чрезвычайно настаивал, чтобы я передал тебе его искренние чувства.

– Старый дохляк, – сплевывает он (к чему нам с Малышом соваться в эти темы), – как-нибудь я дам пинка старому негодяю, и он рассыпется, как стопка домино…

– Ну ты его недооцениваешь… – Я оглядываюсь на дом. – Мистер Стоукс очень высокого мнения о тебе… – Она все еще видна в темном обрамлении окошка, – и полон решимости доказать тебе свое хорошее отношение.

– Стоукс? Это как же? – Он в недоумении смотрит на меня. (Я думаю: какой смысл разговаривать, когда мы оба все и так знаем?..)

– Ну, он просил передать тебе… – Она все еще смотрит. Все еще 6 окне, А он и не догадывается! – передать, что в связи с новым изменением маршрута автолавки… они снова будут ездить вверх по реке, и он жаждет, чтобы ты снова начал пользоваться его услугами.

– Да? Стоукс? Ах так? (Я думаю: какой смысл что-либо делать, когда все уже сделано?..)