Каролин и Алиса относились к категории неработоспособных иждивенцев, но их прошение отклонили.

Как всегда, без всяких объяснений.

Естественно, правительство не станет объяснять, чье прошение может быть удовлетворено. Из-за недостатка информации пошли разные слухи. Говорили, что с прошением нужно обращаться к руководителю страны Вальтеру Ульбрихту.

Небольшого роста, с бородкой, напоминающей ленинскую, ортодоксальный до мозга костей, он был мало похож на благодетеля. Якобы он был рад перевороту в Москве, потому что, как он считал, Хрущев нестрого придерживался доктрины. Тем не менее Каролин написала ему личное письмо, объясняя причину эмиграции желанием выйти замуж за отца ее ребенка.

— Считается, что он сторонник традиционных принципов семейной морали, — говорила Каролин. — Если это так, он должен помочь женщине, которая хочет одного: чтобы у ее ребенка был отец.

Люди в Восточной Германии полжизни гадали, что правительство планирует, чего хочет или о чем думает. Режим был непредсказуемым. Они могли разрешить проигрывать некоторые пластинки с рок-н-роллом в молодежных клубах, а потом вдруг их все запретить. Какое-то время они терпимо относились к тому, как молодежь одевается, а потом начинали арестовывать парней в голубых джинсах. Конституция страны гарантировала свободу передвижения, но немногие получали разрешение посетить родственников в Западной Германии.

Бабушка Мод вступила в разговор:

— Невозможно предсказать, что намеревается сделать тиран. Неопределенность — одно из их орудий. Я жила при нацистах и при коммунистах. Они поразительно похожи друг на друга.

Во входную дверь постучали. Лили открыла ее и пришла в ужас, увидев на пороге своего бывшего зятя Ганса Гофмана.

Лили, держа дверь приоткрытой, спросила:

— Что вы хотите, Ганс?

Крупного телосложения, он мог легко смести ее со своего пути, но он этого не сделал.

— Открой, Лили, — сказал он устало-раздраженным голосом. — Я работаю в полиции. Ты должна впустить меня.

У Лили сильно билось сердце, но она не отступала назад и крикнула через плечо:

— Мама! Ганс Гофман пришел!

Карла подбежала к ней.

— Ты сказала Ганс?

— Да.

Карла встала у двери вместо Лили.

— Мы не хотим вас видеть, Ганс, — сказала она.

Она говорила со спокойным вызовом, но Лили слышала, как она учащенно и взволнованно дышит.

— Вот как? — холодно отозвался Ганс. — Тем не менее мне нужно поговорить с Каролин Кунц.

Лили негромко вскрикнула от страха. Почему Каролин?

Вопрос задала Карла:

— Зачем?

— Она написала письмо товарищу генеральному секретарю Вальтеру Ульбрихту.

— Это преступление?

— Наоборот. Он руководитель народа. Любой может написать ему. Он рад получать письма.

— Тогда зачем вам запугивать Каролин?

— Цель моего прихода я объясню фрейлейн Кунц. Вам лучше будет меня впустить.

Карла негромко сказала Лили:

— Он что-то хочет сказать по поводу ее прошения об эмиграции. Надо бы узнать.

Она распахнула перед ним дверь.

Ганс вошел в прихожую. Сейчас ему было около сорока лет. Крупного телосложения, сутуловатый, он был одет в тяжелое двубортное темно-синее пальто. В магазинах Восточной Германии пальто такого качества обычно не продавались. В таком наряде он выглядел еще более массивно и угрожающе. Лили инстинктивно отпрянула от него.

В знакомом ему доме он держался так, словно жил в нем. Он снял пальто и повесил на крючок в прихожей, а потом без приглашения вошел в кухню.

Лили и Карла последовали за ним.

Вернер встал. Лили со страхом подумала, перепрятал ли он свой пистолет, который лежал за полкой для кастрюль. Может быть, для этого Карла спорила с Гансом у порога. Лили спрятала за спиной дрожащие руки.

Вернер не скрывал своей враждебности.

— Я удивлен, что вижу тебя в этом доме, — сказал он Гансу. — После того, что ты сделал, тебе должно быть стыдно являться сюда.

У Каролин был растерянный и встревоженный вид, и Лили поняла, что она не знает, кто такой Ганс.

— Он из Штази, — вполголоса объяснила Лили. — Он женился на моей сестре и жил здесь год, шпионя за нами.

Каролин зажала рукой рот, чтобы не вскрикнуть.

— Это он? — прошептала она. — Валли рассказывал мне. Как он посмел сделать такое?

Ганс слышал, что они шепчутся.

— Ты, должно быть, Каролин, — сказал он. — Ты писала товарищу генеральному секретарю.

Каролин набралась храбрости и почти с вызовом ответила:

— Я хочу выйти замуж за отца моего ребенка. Вы мне позволите?

Ганс посмотрел на Алису, сидящую на своем высоком стуле.

— Какой милый ребенок, — проговорил он. — Мальчик или девочка?

Лили задрожала от страха, только потому что он смотрел на Алису.

Неохотно Каролин ответила:

— Девочка.

— И как ее зовут?

— Алиса.

— Алиса. Да. Кажется, ты указала это в письме.

Эта притворная симпатия к ребенку вселяла еще больше страха, чем угроза.

Ганс выдвинул стул и сел за кухонный стол.

— Так значит, Каролин, ты, кажется, хочешь уехать из своей страны.

— Мне думается, вы только будете рады — ведь правительство не одобряет мою музыку.

— Но почему ты хочешь исполнять декадентские американские поп-песни?

— Рок-н-ролл придумали американские негры. Это музыка угнетенного народа. Она революционна. Вот почему мне странно, что товарищ Ульбрихт ненавидит рок-н-ролл.

Когда Ганса побеждали каким-нибудь аргументом, он просто игнорировал его.

— Но у Германии много красивой народной музыки, — сказал он.

— Я люблю немецкие народные песни. И я уверена, что знаю их больше, чем вы. Но музыка интернациональна.

Бабушка Мод наклонилась вперед и язвительно сказала:

— Подобно социализму, товарищ.

Ганс не обратил на нее внимания.

— И мои родители выгнали меня из дома, — продолжала Каролин.

— Из-за твоего аморального образа жизни.

Лили не сдержалась от негодования:

— Они выгнали ее, потому что вы, Ганс, угрожали ее отцу.

— Вовсе нет, — сдержанно сказал он. — Что остается делать респектабельным родителям, когда их дочь ведет антисоциальный и распущенный образ жизни.