съел столько жирных мясных булочек. Так что неудивительно, что желудок не выдержал, и начались колики.

Мо Жань так и не смог отправиться за Ся Сыни. Подхватив бледного Ши Мэя, он быстро отнес его обратно в Заоблачный Павильон, уложил в спальне и отправился в город за доктором.

По назначению врачевателя напоив больного настоем лечебных трав, Мо Жань сидел на краю кровати Ши Мэя и, вглядываясь в изможденное лицо, мысленно ругал себя.

— Все еще больно? Давай, я поглажу.

Голос Ши Мэя звучал очень слабо:

— Не надо… все в порядке…

Однако Мо Жань, как человек знающий, уже откинул одеяло и положил теплую руку на живот. Через нательное белье он начал медленно и нежно гладить, слегка надавливая и растирая в нужных точках.

Вероятно, этот массаж помог и снял неприятные ощущения, но Ши Мэй больше не возражал. Убаюканный этими ласковыми прикосновениями, юноша постепенно расслабился, его дыхание выровнялось, и он быстро задремал.

Мо Жань подождал, пока сон не станет глубоким и спокойным, а затем попытался уйти. Но прежде, чем он встал, его схватили за руку.

Глаза Мо Жаня распахнулись от неожиданности, в темных зрачках мелькнула искра:

— Ши Мэй…?

— Больно… не уходи…

Красавец на плетеной кровати лежал с закрытыми глазами и, кажется, все еще спал.

Мо Жань замер. Ши Мэй никогда и никого не просил сделать что-нибудь для него, сам же всегда помогал другим, не заботясь о награде. Только во сне он смог так тихо и нежно попросить Мо Жаня не оставлять его.

Поэтому тот снова сел на кровать и, с грустью глядя на это красивое одухотворенное лицо, продолжил нежно поглаживать его живот. За окном на открытую веранду Заоблачного Павильона медленно падали персиковые цветы, небо стало темным.

Было за полночь, когда Мо Жань вспомнил, что обещал младшему брату поужинать с ним.

— Плохо дело! — Мо Жань вскочил на ноги и хлопнул себя по лбу. — Мне конец! Мне точно конец!

К этому времени Ши Мэй уже крепко спал. Мо Жань выскочил во двор, чтобы со всех ног бежать к пещере, но вдруг перед ним в ярком голубом свечении с неба опустился старейшина Сюаньцзи. На руках у него был маленький ребенок, сжимающий маленький глиняный горшок.

— Старейшина!

Старейшина Сюаньцзи с укором посмотрел на Мо Жаня:

— Так что же случилось? Разве ты не сказал, что сам сходишь за ним? Если бы я не обеспокоился и не пошел проверить… Юй… кхе… мой ученик так и сидел бы один в той тюрьме до самого утра.

— Этот ученик виноват, — Мо Жань низко опустил голову. Ему было так стыдно, что он долго не мог решиться посмотреть на Ся Сыни. Наконец, парень поднял глаза и пробормотал:

— Младший брат…

Сюаньцзи опустил ребенка на землю. Чу Ваньнин, не выпуская из рук свой маленький горшок, спокойно посмотрел на Мо Жаня и спросил:

— Ты ел?

Кто мог ожидать, что после всего случившегося, его первые слова будут такими? Впавший в ступор Мо Жань мог только пробормотать:

— Нет, еще нет…

Чу Ваньнин подошел к нему, протянул горшочек и сказал с деланным равнодушием:

— Можешь попробовать. Еще горячий…

Какое-то время Мо Жань не мог сдвинуться с места. Когда же он пришел в себя, то тут же подхватил на руки малыша вместе с его горшком:

— Хорошо, я поем.

Этот глупый ребенок боялся, что суп остынет, и снял свою верхнюю одежду, завернув в нее горшок. Поэтому, когда Мо Жань его обнял, он почувствовал, что маленькое тело замерзло.

Мо Жань прислонил ладонь к его лбу и легонько растер. За две жизни его губы никогда не произносили таких искренних извинений:

— Прости меня. Я очень виноват.

Попрощавшись с Сюаньцзи, они вошли в Заоблачный Павильон.

Помятая верхняя одежда стала непригодной для носки, и Мо Жань, испугавшись, что ребенок совсем замерзнет, пошел на поиски одеяла, в которое можно было бы завернуть его, чтобы согреть.

Чу Ваньнин зевнул. Все еще прижимая к себе свой горшок, он вскарабкался на скамью, чтобы разлить суп по двум маленьким пиалам, и вдруг в изумлении моргнул, заметив на столе остатки недоеденных Ши Мэем пирожков.

— …

Спрыгнув со скамьи, Чу Ваньнин медленно вошел в спальню. С каменным лицом он молча смотрел на красивого юношу, сладко спящего на кровати, и чувствовал, как холодная злость, подобно шелковым нитям, опутывает его, проникая до костей. Когда это чувство достигло его горячего сердца, то превратило его в маленький кусочек льда.

Когда Мо Жань вернулся на кухню, Чу Ваньнин по-прежнему сидел на краю стола у окна. Одной ногой он опирался на скамейку, другой свободно болтал в воздухе, рука лежала на оконной раме.

Услышав за спиной движение, он повернул к Мо Жаню свое бледное лицо и окинул его безразличным взглядом.

— Вот, я нашел плед на лисьем меху. Набрось себе на плечи. Ночи сейчас холодные.

Чу Ваньнин молчал.

Мо Жань подошел к нему и протянул меховой плед, но ребенок лишь качнул головой и медленно закрыл глаза, демонстрируя крайнюю степень усталости.

— Что-то случилось? Тебе не нравится?

— …

— Тогда поищу еще. Может, здесь найдется что-то, что тебе понравится.

Рассмеявшись, Мо Жань взъерошил волосы на голове Чу Ваньнина и развернулся, чтобы отправиться на поиски другого одеяла. Но тут до него дошло, что горшочек с едой исчез. Он пораженно замер и удивленно спросил:

— А где мой суп?

— Кто сказал, что он твой, — холодно ответил Чу Ваньнин. — Он — мой.

Мо Жань прикусил губу, пытаясь сдержать смех. Он был уверен, что Ся Сыни опять капризничает.

— Ладно, ладно! Твой. Так куда делся твой суп?

Чу Ваньнин все так же равнодушно ответил:

— Выбросил.

— Выбросил... Выбросил?!

Чу Ваньнин проигнорировал его и, спрыгнув со стола, спокойно прошел мимо Мо Жаня к выходу из дома.

— Эй! Младший брат! Младший брат, куда ты идешь? — Мо Жань от беспокойства забыл про одеяло и бросился следом. Пока убийца все еще не был пойман, снаружи было небезопасно.

Под цветущим персиковым деревом обнаружился маленький глиняный горшочек с супом. Как оказалось, его никто не выбрасывал. Мо Жань вздохнул с облегчением. Он подумал, что младший брат все еще немного сердится на него за то, что он не пришел за ним. Наверное малыш устал и переволновался, а теперь не сдержался и вспылил. На памяти